Отправлено: 24.02.07 17:26. Заголовок: Варяги: кто они? Размышления... (несколько статей)

Варяги - последние пассионарии севера

Автор: Валерий Демин
доктор философских наук
журнала "Мир Севера" №3-4 1999

"Варяжский вопрос" - центральное ядро бесславной "норманской теории", которая вот уже более двух с половиной веков тщится вывести русскую историю из иноземной. Чести исторической науке это не доставило, зато привело к беспросветному тупику. Выход в таких случаях предельно прост - по аналогии с гордиевым узлом: развязать его нельзя, зато можно разрубить. Ибо обе стороны - норманисты и антинорманисты - оказались в плену одной и той же схемы: самим собой разумеющимся считается, что русские варяги - всего лишь другое название скандинавских викингов (норманнов), которые говорили либо на шведском, либо на норвежском языках (иногда допускается датский вариант). Отсюда повторенный несколько раз в "Повести временных лет" пассаж "варяги = русь" ("зваху тьи варязи русь") привел к цепочке нелепейших даже с точки зрения здравого смысла умозаключений. Дескать, ежели варяги - это скандинавы, то и "русь" (племя ли, прозвище, данное соседями, или территория - не важно) - ну, просто обязана иметь скандинавское происхождение. И начались достойные детективного романа поиски этой самой полумифической "руси" среди шведов, норвегов и финнов.

А почему, собственно? Откуда вообще следует, что варяги - скандинавы? Ведь в знаменитом фрагменте Начальной летописи о призвании Рюрика с братьями утверждается только, что варяги прозывались русью в смысле этнической и языковой принадлежности и от них пошло название Руси как государства ("от тех варягъ прозвася Русская земля"). И ни слова о скандинавских корнях (то, что варяги "из-за моря" или из Заморья, трактовать можно по-разному, о чем - далее). Зато в Несторовой летописи энергично подчеркивается: русский язык - славянский, а славяне-новгородцы род свой ведут от варягов ("ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, прежде бо беша словени"). Исключительно важное свидетельство, но на него историки почему-то внимания не обращают. А зря! Здесь ведь черным по белому прописано: род варяжский изначально был славянским и варяги вместе с новгородцами говорили на русском (славянском) языке! Ибо в противном случае получится, что население Великого Новгорода (оно ведь "от рода варяжского") и до призвания Рюрика, и в дальнейшем, надо полагать, пользовалось одним из скандинавских языков (если, конечно, придерживаться тупиковой формулы "варяги = скандинавы"). Абсурд? В самом деле - другого слова не подберешь!

Почему Нестор-летописец, перечисляя через запятую "потомство Иафетово": варяги, шведы, норвеги, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, венецианцы и прочие, - не объявляет варягов шведами или норвегами (хотя в летописном перечне они названы раньше руси) и не утверждает, что варяги говорили по-шведски или по-норвежски? Да потому, что для русского летописца, как и для всех русских людей той эпохи, было абсолютно ясно: варяги - никакие не шведы и не норвеги, а такие же русские, как они сами - коль скоро даже переводчиков для общения не требовалось. Но то, что было самоочевидным еще в ХII веке для Нестора и его современников, впоследствии оказалось камнем преткновения для большинства читателей и исследователей "Повести временных лет".

Не для всех, безусловно. Еще Михайло Ломоносов в яростном споре с немецкими норманистами-русофобами, подвязавшимися в Российской академии наук (с них-то все и началось), указывал на отсутствие в русском языке хоть каких-то варяжских слов. Как прикажете понимать: многовековые и теснейшие контакты между двумя этносами, путь "из варяг в греки" через всю Россию, варяжские князья, варяжская династия, варяжская дружина, варяжские гости (купцы), около двух тысяч варяжских курганов-могил под Смоленском, в Гнездово (где, наряду с вещами скандинавского происхождения, найдена самая древняя из известных пока русских надписей, начертанная на глиняном горшке) - а никаких собственно варяжских слов не сохранилось. Даже хазары лексическую память оставили (Владимир-князь в "Слове о законе и благодати" именуется каганом), не говоря уж о татаро-монгольском нашествии. В русском языке уйма полонизмов, заимствований из немецкого, французского, английского, многих других языков - и вдруг ни одного варяжского слова.

Ответ на вопрос, заданный Ломоносовым, напрашивался сам собой: никакого собственно варяжского языка, тем более из числа скандинавских, никогда и в помине не было. Ибо варяги - это русь, но не в смысле принадлежности какому-то неведомому иноземному племени (как безуспешно силились доказать норманисты), а в смысле славяно-русского происхождения их самих и языка, на котором они говорили. Впервые эта мысль достаточно внятно была сформулирована страстным антинорманистом Юрием Ивановичем Венелиным (1802-1839): "Русь или руссы, - писал он - как народ норманский, скандинавский, никогда не существовал, и есть только плод жалкого толкования, или фантастического произведения некоторых изыскателей. Не поняли Нестора! Да еще как не поняли!" И приводил в пользу данного тезиса неотразимые доводы.

Аргументацию Венелина в дальнейшем развил историк-антинорманист, руководитель археологической комиссии и императорских театров, под конец жизни - директор Эрмитажа Степан Александрович Гедеонов (1815-1878) в капитальном 2-томном труде "Варяги и Русь" (СПб., 1876). Здесь варяги были однозначно отнесены не к германоязычным норманнам, а к прибалтийским славянам-ваграм, истребленным в ходе жесточайшей экспансии крестоносцев. В поисках истины Гедеонов был на верном пути, он правильно интепретировал утверждение Начальной летописи о рускости варягов и славянскости их языка. Требовалось однако понять, почему варяги сыграли столь выдающуюся роль в мировой истории - причем не разрушительную, а созидательную и объединительную. Такая задача под силу только энергонесущей популяции, сплоченному сообществу целеустремленных людей, которых Лев Гумилев, развивая учение Вернадского о биосфере, поименовал пассионариями. Наделенные мощным энергетическим потенциалом и повышенной активностью, они по природе своей обречены были быть вожатыми, воодушевляя доверившиеся им народные массы на уготовленные им подвиги и волею судеб становясь движущей силой исторического прогресса. Такие никогда бы не позволили вырезать себя, подобно беззащитным овцам, как это случилось с балтийскими славянами.

Конечно, можно назвать варягов и племенем, но с достаточной долей условности. Скорее всего, они представляли собой особое воинское братство - прообраз будущих рыцарских орденов. Жили в основном на побережье Балтийского (Варяжского) моря, летопись однако говорит о Заморье, а таковым вполне могли быть и арктические территории Ледовитого океана, находящиеся по отношению к европейской России севернее Балтики и Беломорья. Были варяги хорошо организованы, обладали богатым опытом во всех областях хозяйственной жизни, торговли, государственного управления и особенно - воинского искусства. Потому-то и обратились в 862-м году новгородцы к Рюрику с братьями, как бы сказали сейчас, за организационной помощью. И русские варяги быстро и охотно откликнулись, а затем плодотворно поучаствовали в становлении Руси и российской государственности.

В дальнейшем последние пассионарии Севера как-то незаметно и без излишнего шума исчезли с горизонта отечественной истории. Ибо перешли на службу византийским императорам, где составили костяк дворцовой гвардии. Варяжская дружина насчитывая подчас до шести тысяч стойких витязей и отменных рубак. Благодаря им византийское войско одержало немало жизненно важных побед. Показательно и другое: в Царьграде варягов всегда считали русскими и только русскими. Безусловно, значились в составе русско-варяжского войска и скандинавы, но, как нынче принято выражаться, на контрактной основе. Кстати, европейские норманны никогда себя варягами не называли и становились таковыми, только вступая в русскую варяжскую дружину; когда срок контракта истекал, они вновь становились викингами. Так что тесное взаимодействие между варягами и скандинавами, безусловно, было, но кто на кого больше влиял - еще вопрос. То же относится и к так называемым скандинавским заимствованиям. Да, в одежде, оружии, культовых предметах, утвари, украшениях, открытых археологами, много варяжской специфики. Вот только почему обязательно ее считать скандинавской. Почему бы не рассмотреть совершенно другой вариант - заимствования скандинавами достижений более развитой варяжской культуры.

Ведь когда дотошные греки спрашивали наших соотечественников, служивших в императорской гвардии: "Откуда вы, варяги?", - те, не задумываясь, отвечали: "Из Тулы..." Ничего себе ответец, если вдуматься. Впрочем, под Тулой подразумевался вовсе не город в центральной части России, а древняя Гиперборея, по другому - Тулe. Именно так именуется таинственная полярная страна в знаменитой "Географии" Страбона и сочинениях других древних авторов. Византийцы говорили об "огромном острове Тула", расположенном посреди Ледовитого океана. Корень в его названии общий с именем русского города, но не его одного. Например, древняя столица центральноамериканской империи тольтеков тоже звалась Тула. Топонимы с корнем "тул" вообще имеют чрезвычайное распространение: города Тулон и Тулуза во Франции, Тульча - в Румынии, Тульчин - на Украине, Тулымский камень (хребет) - на Северном Урале, река в Мурманской области - Тулома, озеро в Карелии - Тулос.

Согласно Словарю Владимира Даля, понятие "тула" - это "скрытое, недоступное, потаенное место" - "затулье", "притулье" ("тулить" - укрывать, скрывать, прятать и т.п.). Есть и другие русские слова с этим корнем: "туло, туловище" - тело без учета головы, рук и ног (отсюда же - "тулуп"); "тулo" - колчан в виде трубки, где хранятся стрелы (отсюда - "втулка"). Производными от той же корневой основы в русском языке являются слова: "тыл" - затылок и вообще - задняя часть чего-либо, "тло" - основание, дно (в современном языке сохранилось устойчивое словосочетание "до тла"); "тлеть" - гнить или чуть заметно гореть и т.д.

О значении и этимологии слова "варяг" также высказывались самые различные предположения. В русском языке (см. опять же Словарь В.Даля) "варяг" - "мелкий торговец", "разносчик товара", синоним "офени" и "коробейника" (в украинском языке слово "воряг" означает еще и "борца", "крепкого рослого человека"). В несколько ином звучании - "варяга" - слово означает: "проворный", "бойкий", "расторопный" (человек). Поэтому вовсе нет никаких оснований настаивать на иноземном происхождении слова "варяг", которое еще недавно означало "торгового гостя", "купца". В этом смысле классическими былинными варягами были новгородский Садко и Соловей Будимирович.

Но можно пойти еще дальше. В "Этимологическом словаре русского языка" М.Фасмера дается одно весьма любопытное разъяснение слова "варяг". Оказывается в прошлом у него был синоним - "кълбягъ" (оно употребляется в пространной редакции "Русской Правды", датируемой ХII веком), означавший "варяг - член союза [братства]". В общем-то, это совпадает с истолкованием варягов не как этноса, а как социума. Но можно пойти еще дальше. В "Этимологическом словаре русского языка" М.Фасмера дается одно весьма любопытное разъяснение слова "варяг". Оказывается в прошлом у него был синоним - "кълбягъ" (оно употребляется в пространной редакции "Русской Правды", датируемой ХII веком), означавший "варяг - член союза [братства]". В общем-то, это совпадает с истолкованием варягов не как этноса, а как социума. Но можно пойти еще дальше. В "Этимологическом словаре русского языка" М.Фасмера дается одно весьма любопытное разъяснение слова "варяг". Оказывается в прошлом у него был синоним - "кълбягъ" (оно употребляется в пространной редакции "Русской Правды", датируемой ХII веком), означавший "варяг - член союза [братства]". В общем-то, это совпадает с истолкованием варягов не как этноса, а как социума.

Так, может быть, русские варяги, даже в самоназвании которых содержится намек на древнейшие арийские корни, и есть последние гиперборейцы, хранители традиций погибшей арктической прародины? Недаром ведь на побережье Ледовитого океана сохранились топонимические следы былого и длительного пребывания здесь варягов. Это - Варангский залив (Варангер-фиорд), омывающий с запада российский полуостров Рыбачий и норвежский полуостров Варангер. Между прочим следующий на запад залив именуется Яр-фиордом: первая часть искусственного слова чисто русская и, скорее всего, связана с именем языческого Солнцебога Ярилы. Это, по всей вероятности, и есть то Заморье (или его часть), о котором говорится в русских летописях. По существу же Варангский = Варяжский = Гиперборейский. Так, может быть, в социальной структуре варяжского воинского братства (ордена) отчасти сохранились и архаичные черты древнеарийского кастового сословия.

Корни Руси уходят в недосягаемые глубины индоевропейского прошлого. Оно зародилось, пережило расцвет, катастрофические потрясения и упадок на Севере, где климат в те времена был иным, нежели теперь. Постепенно мигрировали на юг из-за неблагоприятных условий жизни многие индоевропейские прапредки современных этносов (индийцев, иранцев, греков, испанцев, итальянцев, армян, осетин и др). Ближе к северным широтам обосновалась часть славян, из которых впоследствии вычленилась и русская нация. Варяги - последние пассионарии Севера - промелькнувшие на евразийском небосклоне, как сияющий болид, оставили после себя неизгладимый след в русской истории!

Постскриптум. Когда данная статья была полностью завершена, а главные ее моменты получили отражение на страницах моей новой книги "Загадки Русского Севера" (М., 1999) и в журнальной статье "Варяги - русские витязи Севера" (Мир Севера. 1999. No 3-4) [ранее этимологическая сторона освещалась в другой моей книге - "Тайны руссколго народа" (М., 1997)], - вышел в свет сборник антинорманистских работ "Русь и Варяги" (М., 1999) в серии "Подлинная история русского народа", издаваемой Ю.Д.Петуховым. В определенной степени он дополняет опубликованную годом раньше обширную подборку текстов русских ученых по "варяжскому вопросу", включенных в весьма содержательную и продуманную хрестоматию "Славяне и Русь: проблемы и идеи" (М., 1998) (составлена и обстоятельно прокомментирована А.Г.Кузьминым). Здесь представлены наиболее показательные отрывки из трудов выдающихся отечественных ученых почти за два с половиной века - от В.Н.Татищева до Б.А.Рыбакова и О.Н.Трубачева.

В свою очередь, в новом (и надо полагать, не последнем) сборнике учтены самые последние выступления норманистов, число коих множится, как грибы после дождя. Не может не порадовать тот пафос и задор, с которым разоблачаются выдаваемые за научные новации замшелые норманистские штудии в статье Н.И.Васильевой "Русь и Варяги", давшей название всему сборнику и составляющей две третьи его объема (по существу это целая книга) и которую вполне можно отнести к ныне почти забытому обличительно-инвективному жанру. На десятках скрупулезно проанализированных примерах (практически учтена вся новейшая литература) автор убедительно доказывает, что как бы не изощрялисьультрасовременные норманисты, все их потуги не представляют абсолютно ничего нового, а являются прямыми перепевами давно развенчанных гипотез "отцов норманизма", тевтонской троицы из петербургской "Академии-де-Сиянс" Байера-Миллера-Шлецера, хотя их верные оруженосцы и последователи почему-то стесняются ссылаться на своих духовных вдохновителей. Не потому ли, что возникновение "норманской теории" совпало с одной из самых мрачных и трагичных эпох в российской истории - бироновщины, по существу явилось ее прямым порождением и идеологическим слепком?

С самого момента своего появления на небосклоне отечественной науки норманизм отмечен печатью самого беспросветного мракобесия. Подавление любого свободомыслия, костоломные приемы в борьбе с оппонентами, аргументы "дыбы и плахи" - главные отличительные черты бироновщины во всех сферах тогдашней жизни. Всесильный временщик лично поддерживал и поощрял деятельность академика Готлиба Зигфрида Байера (1694-1738) - автора первого "норманистского манифеста", опубликованного в 1735 году, то есть в самый разгар бироновского беспредела. Потому-то норманизм - и в прошлом, и в настоящем, и в обозримом будущем - по истокам своим, природе, подлинной сути и методам расправы с инакомыслящими остается тем, чем он был с самого начала - духовной бироновщиной. Курляндский герцог - зловещий ненавистник всего русского - давно исчез из российского бытия, но дело его живо: разбросанные повсюду семена чертополоха по-прежнему дают обильные всходы.

Но вернемся к содержанию сборника "Русь и Варяги". Помимо упомянутой работы Н.И.Васильевой, здесь помещены еще статьи четырех авторов, в числе которых И.В.Ташкинов, Н.А.Морозов и Ю.Д.Петухов. Отрадное впечатление оставляет статья А.Елисеева "Древние русы: народ и каста", где сформулировано положение о наличии у древних славян кастово-сословных признаков, восходящих к общеарийской эпохе; при этом автор считает, что к особой воинской прослойке - прототипу будущего казачества - следует отнести проторусский этнос в целом, включая, видимо, и варягов, о которых в данной конкретной связи почему-то ничего не говорится. В целом авторы сборника отстаивают славяно-балтийскую и славяно-черноморскую версии происхождения варягов. Такой подход нуждается в некотором уточнении. Да, к моменту своего "призвания" в Великий Новгород русские варяги (или варяги-русь, что одно и то же) жили на обширных балтийских территориях. Но, во-первых, сказанное не означает, что варяги обитали здесь всегда, и картина конца 1-го тысячелетия совсем не обязана совпадать с картиной его начала, не говоря уже о более ранних временах. Во-вторых, народная память сохранила сведения не о балтийской, а о приднепровской родословной Рюрика. Факт русского происхождения его имени опирается на северные предания, согласно которым подлинное имя Рюрика было Юрик и явился он в Новгород из Приднепровья. Новгородцы "залюбили" его за ум-разум и согласились, чтобы он стал "хозяином" в Новограде. (Р)Юрик наложил на каждого новгородца поначалу небольшую дань, но затем стал постепенно ее увеличивать, пока не сделал ее невыносимой (что впоследствии усугублялось с каждым новым правителем). Эту удивительную и важнейшую для понимания русской истории легенду записал и опубликовал в конце 70-х годов ХIХ века известный собиратель северного фольклора Елпидифор Васильевич Барсов (1836-1917).

Достаточно симптоматично и то, что пресловутая "варяжская проблема" в очередной раз выдвигается на передний план научных и околонаучных дискуссий, а ее метастазы глубоко проникли в энциклопедии, справочники, школьные учебники и даже детские комиксы. Ибо норманизм - никакая не наука в подлинном смысле данного слова, а идеология чистейшей воды. Она, как мутная пена, каждый раз всплывает на поверхность в наиболее трудные для России времена. Нынешняя ситуация в стране, где в очередной раз дали "зеленый свет" норманистам и мондалистам - лишнее тому подтверждение. Не менее показательно и другое. Приверженцы "норманннской теории" за последние десятилетия не смогли привести ни одного убедительного аргумента или факта в пользу своей от начала до конца высосанной из пальца "теории". С другой стороны, доводы Ломоносова (а также других отечественных корифеев) и по сей день не утратили своей убийственной силы. Как впрочем, и вся методология или хронология русской истории, начало которой положили В.Н.Татищев, М.В.Ломоносов и В.К.Тредиаковский.

 Отправлено: 24.02.07 17:28. Заголовок: Re:

Из какого-то НС издания:

Как известно к власти в России пришли люди с «общечеловеческими» и «общеевропейскими» ценностями. Этих людей ненавидит пол мира, но есть непреложный факт. Сразу стала популярна Европа и ее образ жизни. Европейское искусство, кино, живопись и прочее. Стала популярна теория норманнского образования государства россиянского. А про антинорманнизм забыли и сказали что, дескать, это не этично, пережиток старины и вообще это узконациональная ограниченность и великодержавный шовинизм. А все прозревшие индивиды и недочеловеки давно от этого отказались.
Однако существует и другой не менее занимательный факт. Школьные учебники один за другим стали писать про отважных шведов мореходов, про то, как они храбро гребли веслами. Затем смышленые финны стали называть их словом неизвестного происхождения «руотси», что якобы означает «гребцы». Ну а погрязшие в распрях славяне как прознали про шведов-гребцов, так и решили призвать их править собой. Да еще им слово понравилось «руотси» вроде не финского и не шведского происхождения, красивое такое. Ну, так вот призвали они шведов дань с себя собирать, грабить, убивать и продавать в рабство и стала страна их называться Русью в честь красивого «руотси», которого перевод не знали не шведы, не финны.… Ну и кто здесь страдает дебильностью, даунизмом, идиотизмом и дегенеративностью? А эти учебники издают баальшими тиражами, как в Европе, так и в россиянии. «Мировая общественность» принялась бомбить умы русских школьников и студентов этими материалами. Как США и НАТО бомбардировало беззащитные страны. Политика подавления и расчленения так сказать. Также надо признать, что количество дегенератов от этого меньше не стало и продолжает стремиться к абсолюту.
«Сначала викинги грабили славянские племена. Но позднее они перешли к оседлой жизни, а шведские вожди стали править славянскими городами – Новгородом и Киевом» - книга «Викинги» изданная 50000 тиражом для младшего и среднего школьного возраста как познавательная литература. Викингам было тяжело на Руси и они «часто прибегали к помощи рабов-славян». В шведы-викинги записаны Рюрик, Олег, Владимир, Ярослав и прочие. И это не шутка. В общем «хозяева-шведы» «германского племени» и «погрязшие в распрях» «рабы славяне» прекрасно иллюстрированы в альбоме для славянских детишек «младшего и среднего возраста». А я все диву даюсь, откуда столько дегенератов плодиться, вроде не все живут с хачами и неграми. А вот она причина! Причина то в преподавателях истории да и самих историках.
«Шведы основали в Европе большое королевство и назвали его Русь, от которого в дальнейшем произошло понятие «Россия» - так пишут в историческом атласе для детей Нила де Марко. Тираж офигительный, оформление наглядное – Европа как никак!
«Скандинавы основали город Киев, Новгород и Смоленск, открыли Русь для торговли… настолько освоились, что княжили на Руси аж до 11 века». «Викинги» - автор Энн Пирсон.
«Погрязшие в междоусобицах славянские племена уговорили вождя викингов Рюрика прийти править ими… вплоть до сына Ивана Грозного Федора, эти скандинавы правили самой крупной северной державой Европы – Россией» - энциклопедия «Исчезнувшие цивилизации» в выпуске «Викинги: набеги с севера».
«…славянские общины управлялись шведскими викингами – торговцами, которых называли русами» далее «В 862 году – шведские викинги под предводительством Рюрика захватили власть на севере и основали факторию в Новгороде» - «Иллюстрированная история мира» - перевод под редакцией доктора исторических наук Михаила Ненашева. Вот вам доктор наук, который все знает про «славянские общины, управляемые шведами». Такого пригласят на симпозиумы в Стокгольм, Осло, Копенгаген, Берлин, Париж. Такой «доктор» понимает все правильно «по-европейски». А для меня он выродок, предавший и продавший Отчизну и достоин мучительной казни. Эти «факты» кочуют из издания в издания и даже не осмысляются сегодняшним поколением тинейджеров.
А вот это детская энциклопедия «Открытие мира юношеством» - «Шведские викинги обращаются к востоку… очень скоро обнаруживают, какие богатства таят в себе славянские земли, поставляющие им меха и рабов».
Вот поэтому Вас не уважают на западе и смеются над Вами, вот поэтому с Россией никто не считается, и вот поэтому Вас так не любят во всем «мировом сообществе». Рабы никому не нужны. Подумайте над тем, что происходит, и примите хоть какое-нибудь решение, а не ждите перемен. Их не будет, вернее они, конечно, будут, но Вас тогда уже не будет и они вам оченно не понравятся, и станете Вы настоящими рабами у себя же дома.
Кто-то опять возразит, что это факты, куда нам против них, видно так было, мы подождем перемен…. Но это полные дегенераты или люди, утратившие родовую память, а возможно просто полукровки - жертвы смешенных браков с отрепьем. Факты говорят о другом. Никаких шведов в 7 – 11 веке, как и норвежцев с датчанами не было. Они сформировались лишь к 15 веку. А языки шведский, норвежский датский – сложились лишь к 16-17 векам. И поэтому говорить что «шведы основали Русь» еще глупее, чем говорить «американцы открыли Америку». Все эти «северяне» говорили на славянском наречии от 11 до 14 века и это исторический факт. Поскольку сами были лишь частью империи. Материал я черпал из книг Ю.Д. Петухова, а сам автор не раз бывал на многих раскопках, как в Европе, так и в Азии. Так вот нигде не находили подтверждение норманнской теории, а находили культуру славянских народов которая все рушила начисто. Тогда раскопки консервировали или вообще равняли бульдозерами как в Иерихоне.
Славянофобия и русофобия узаконены во всей западной Европе. Пример приведенные вверху тексты «энциклопедий». Русофобия прививается сотням людей с детства на государственном уровне. В том же Израиле главным уроком раввинов является лишь один: «Лучшего из гоев убей». Природа русофобии заключается в 1000 летнем противостоянии Романо-германского мира руссам-славянам. 1000 лет проводится политика уничтожения славян в Европе. Европа просто живет и дышит духом русофобии и славянофобии. В этом духе воспитывается все европейское и американское поколение. Европа после ухода славян превратилась в болото. Культ потребления и гедонизм, лень и тщеславие, зависть и ненависть - вот боги современной Европы. Как известно в болоте история не вершиться. Что добились люди в Европе за последние 4 века? Смуглой кожи, нарушений речевого аппарата и психических заболеваний. Европа это уже не бывший культурный центр славян, а сброд ублюдков и психов. Исторический процесс идет параллельно с борьбой миров, формаций, народов, наций и личностей – в обстановке постоянного конфликта и поиска. В Европе же мы сталкиваемся с феноменом расовой и политической войны. Борьбы арийцев (яров) с перемешанным сбродом. Эту войну ведет средиземноморская раса большой европеоидной расы, имеющая большую примесь негроидной расы и основательную примесь западно-атлантической расы. Она оперяется на духовно-политический центр католического толка (протестантизм, лютеранство и прочие это лишь формы западной иудохристианской цивилизации) и проводят они гиперактивную политику в отношении славянских народов и арийского ядра европеоидной расы (руссов-славян). В следствии замещение этносов происходит либо ассимиляция, либо уничтожение. Замещающие племена начинают приравнивать себя к замещаемым этносам, что приводит к перемешиванию понятий и их подмены в конечном итоге. Под вполне историческими определениями и этнонимами возникают совершенно другие и ложные образы. Мы начинаем видеть Европу прошлого глазами «мастеров» современности. В местах постоянного проживания славян появляются некие «германцы» - они основывают царства и империи и цивилизируют «погрязших в усобицах славян», несут прогресс и т.д. Можно согласится с подменой образов в фильме, когда в американских фильмах «Викинги» и «Спартак» варяга-норманна-викинга и руса-фракийца играет актер Керк Дуглас, одесский еврей, это еще ладно. Или скажем когда в фильме «Семнадцать мгновений весны» роли немцев «арийцев» исполняют те, чьих сородичей эти «арийцы» сжигали в камерах и давили бульдозерами. Но история это не фильм, не плод, чей то фантазии. В истории такие подмены заканчиваются приписыванием подвигов и достижений одного народа совершенно другому просто захватившему жизненное пространство первого.
В рамках расовой войны, безусловно, ведется война идеологическая мало победить или растворить противника в себе надо победить его идеологически и духовно. Создать видимость «справедливости» войны, а не войны на уничтожение славянских народов. Вот здесь и есть корни русофобии и славянофобии. Чтобы победить противника более сильного, грозного и великого нужно время, необходимо разделять и стравливать его со всеми, нужно постоянно разжигать к нему ненависть и т.д. Активная, пассионарная сторона в этом плане действовала и продолжает действовать крайне активно в течение веков. Более слабый и малочисленный народ, паразитирующий и занимающийся попрошайничеством в Индии, служивший рабами в Египте, занимающийся роставществом и кражами сумел привлечь на свою сторону другие народы. Таким образом, во власти евреев с ее католическим центром оказались многие подвергшиеся ассимиляции этносы, в том числе и современные подлинные германцы, шведы, датчане, голландцы, бельгийцы, австрийцы, восточные и северные немцы, поляки (Польша на современном этапе лишь буферная зона).
Активная Романо-германская сторона конфликта не готова идти на компромисс её устраивает лишь полное господство. Наивные придурки считают, что для входа в «европейское общество» достаточно сменить окрас. Был «красным» стал «белым», из «коммунистов-социалистов» превратиться в «демократов-либералов». Это заблуждение западу не нужна не Россия не славяне не Православие. Им выгодна только полная ассимиляция или геноцид. И не мудрено, что все конфликты в Европе разрешаются всегда «мировым» и «европейским сообществом» в пользу противников славян и России (пример Босния, Хорватия, Косово, в какой-то мере Чечня).
Банальный пример противоборства руссов с Романо-германцами – это уничтожение Римской Империи. Именно римляне притесняли и уничтожали славян, будь то русы или готы, кельты или венеды, древляне или вандалы. А в том, что римскую империю порушили славяне, сомнений нет. Еще Фридрих 2 прекрасно знавший военную историю прямо называл «гепидов, разрушавших Рим» предками русских. Еще в прошлом веке никто не отрицал этот факт в Европе, это подтверждают как их романы, так и труды историков, а вот уже в 20 веке о славянах забыли. Но мы все помним. Как говорится в рекламе «Никто не забыт, ничто не забыто». И мы напомним остальным, как все было, если потребуется.
В 375 году границу римской империи на Дунае пересекли дружины вестготов, тех самых «тервингов» - древлян. Русы-славяне начали массированный натиск на юг. В 378 они разбили хваленые римские легионы и прошлись маршем по империи. Набирая подарков, домой детишкам и женам.
В 410 году тервинги-древляне завладели Римом, стольным градом Западной Римской Империи (к тому времени они поделились на западную и восточную части). И к 419 году «несмышленые словени», не способные якобы к государственному управлению, те же самые тервинги-древляне основали «первое варварское королевство» на землях империи – а точнее княжество руссов на землях истребленных Романцами южных руссов-расенов-этрусков.
К 440 году вслед за готами-древлянами свои княжества основали вандалы и бургунды (русы медвежьего острова). В 455 году вандалы-венеды пошли и захватили «вечный город».
В 476 году князь славян Одоакр окончательно овладел Римом. Но затем начался распад, и боевые дружины тронулись на Пиренейский полуостров в северную Африку и в восточную Европу.
Затем началась тихая экспансия негроидной расы. Не в силах победить родственные племена функционеры средиземноморскорасового юга начали просачиваться во властные структуры и постепенно размывать их. Стала готовить натиск на центр и север Европы и затем на восток.
Особую роль в истреблении славян сыграл пипинид Карл Великий. Потомок рабов, которые служили династии Меровингов (венедов-вандалов). Даже немецкие ученые 20 века, несмотря на то что «официальная» наука считает Карла «германцем», а соответственного и его сподвижников «германцами» называли действия Карла Великого не иначе как «истребительными войнами против арийцев». Этими арийцами были племена славян проживавших на территории Европы и никаких там «германцев-немцев» тогда и в помине не было. И именно они сумели двинуть славян кельтов на таких же славян русов. Здесь нет ничего удивительного, даже сейчас пархатые недоноски стравливают на радость врагам Беларусь, Украину и Россию. По тем времена против славян проводился тотальный геноцид. И он вызывал ответную реакцию русов-варягов, которые выжигали католические храмы дотла вместе с деревнями. А то, что делал Адольф с евреями это просто легкий насморк по сравнению с геноцидом славян в те времена. Даже сейчас продолжается истребления славян в Хорватии, Боснии, Македонии, Черногории, Сербии, полное подчинение их в Чехии, Словении, Польше, Болгарии, Венгрии, Румынии,… неослабевающий натиск на Украину и Россию. Лет через 30 при нынешних тенденциях сионистов Россия окажется зоной оккупации именно для русских людей и остальных славян.
С юга идет арабская экспансия, достаточно точно и широко описанная в литературе. Мы не будем ее описывать это очень долго и нудно для вас. Напомним лишь, что значительные вливания семитской, переднеазиатской расы, как арабов-семитов, так и иудеев-семитов, наряду с постоянным проникновением дальше на север непосредственно средиземноморской, полунегроидной расы и вытеснения их в Европу породили в 1 тысячелетии современных предков итальянцев, французов, испанцев, немцев, а во 2 и сами эти народности.
Так делается и так будет делаться пока мы не остановим эту волну геноцида или же погибнем или смешаемся с лицами кавказкой национальности, нигерами (извините афроамериканцами – политкорректность…), семитами, то есть евреями и прочими ублюдками. Этот процесс развивается и набирает мощь. Славяне, проживающие в Австрии, превратились в безликих австрийцев, Литва и Латвия ассимилировалась в литовцев и латышей, жители Черногории переходят на итальянский язык, на Украине запрещают русский и хотят ввести эсперанто. При нынешнем влиянии телевидения на умы следует ожидать, что следующее поколение будет говорить на англо-русском приближающимся к языку американских негров. Русские, которые не хотят быть белыми и бороться за Отчизну и Родину лет так через 100 может, от силы 150 вымрут, как вымерли другие народы, не уяснившие проблемы: пруссы, руги, ободриты, вильцы, руяне и т.д.
Мы имеем полное право знать свою Подлинную Историю. И мы должны помнить, что не всегда политическая и географическая карта Европы была нынешней. Когда-то и Крит (скрытень - если быть точнее) был наш, каких то 1000 лет назад была не только Русь Киевская и Новгородская, но и Русь Полабская, Русь Рюгенская, Русь Руянская и Русь Скандинавская – северная Родина предков-русов…

 Отправлено: 24.02.07 17:29. Заголовок: Re:

ВАРЯГИ-РУСЬ

Александр Белов

Вот уже два столетия как в отечественной историографии не прекращается полемика вокруг так называемого "варяжского вопроса". Самим его появлением мы обязаны немецкой научной школе, навязавшей славянам теорию скандинавского происхождения варягов. Эту сомнительную теорию, кое-как подкрепленную документальными свидетельствами действительного присутствия скандинавов на Руси, по сей день широко использует значительная часть нашей пишущей братии. Поэтому нелишне разобраться в причинах распространения мифа и сделать достоянием современников многие очевидные факты.
Поводом для изначального заблуждения послужила давнишняя привычка славян называть всех пришельцев из Балтики варягами. Примерно так, как русские •некогда называли большинство германцев немцами, или как сегодня мы называем кавказцами в равной степени грузин, армян, азербайджанцев, чеченцев. Племена южной и северной Балтики, действительно, отличались по своей внешности и другим качествам от восточных славян, хотя в целом южная Балтика была славянской, а северная — германо-скандинавской (если не считать шведскую "хорось"). Эта разница и стала причиной того, что восточные славяне называли все морские дружины Балтики общим понятием варяги.
Нашу критику мифа о варягах-шведах мы начнем с главного инструмента подчинения народа, с идеологии. Для того, чтобы преодолеть антагонизм "свои-чужие", пришельцам было необходимо адаптировать местное население под свое мировоззрение. Вспомните пример тевтонской экспансии и ее провал на Чудском озере. Тевтонцы несли на Русь католицизм. Что же должны были принести шведы? Культы Одина, Тора, Бальдра, Локки?.. Но разве источники не указывают прямо на символ поклонения тех, подлинных варягов? "И кляшися оружием своим, и Перуном, богом своим..." (Радзивиловская летопись о походе Олега с варяжской дружиной на Царьград в 907 г.) Спрашивается, как это шведы могли поклоняться Перуну, "богу своему", если скандинавам не известно было даже его имя. Зато славянам Перун был хорошо знаком еще со времен антов.
Известно, что варяжская общность прочно обосновалась на Руси. Но тогда тем более не понятно, почему после четырехсотлетнего присутствия "варягов" -шведов остался лишь один могильный памятник. "Вскрыт единственный на Руси чисто скандинавский могильник в урочище Плакун...", — сообщают современные археологи. (И.В.Дубов. Новые источники по истории Древней Руси. Л., издательство Ленинградского университета, 1990, с.4.) Подлинные исторические варяги обосновались не по ту, а по эту сторону Балтийского моря, то есть по южному его побережью. Они были известны еще Публию Корнелию Тациту, римскому историку первого века нашей эры. Причем, на карте Европы тех времен Тацит дважды помещает варягов: в нижнем течении Эльбы по юго-западной оконечности Балтийского моря, и значительно южнее, в верховьях Вислы. Уже значительно позже варяги и смешанные с ними родственные племена ободритов являлись последним рубежом славянского мира на Западе. Их этническую самостоятельность активно поглощали как англы и тюринги с запада, так и славяне с востока.
И все же у нас есть все основания считать, что балтийские варяги были родственны именно славянам. Об этом говорит датский миссионер XII века Гель-мольд. Приведу его высказывания из книги А.Гиль-фердинга "История балтийских славян", а также красноречивые выводы самого автора исследования, немца по происхождению, но отнюдь не славянолюба по духу.
"Из всех балтийских племен, вагры, передовые бойцы на суше против немцев, были первыми удальцами и на море. Они сами собой приучились к морской жизни, так что современники называли их страну морской областью славян. С другой стороны, их положение впереди всех славянских народов, среди врагов, саксов и датчан, отнимало возможность мирного, торгового судоходства. Таким образом, главным занятием вагров сделалась война на море с датчанами, как на суше с немцами, а главным их промыслом — морские разбои" (А.Гильфердинг. История балтийских славян. М., 1855г., т.1).
"Дания, — продолжает автор, — состоя по большей части из островов и окруженная водами, не легко может уберечься от нападений морских разбойников, потому что в изгибах ее берегов необыкновенно удобно скрываться славянам. Выходя тайком из засады, они наносят ей внезапные удары,.. пренебрегая всеми выгодами хлебопашества, они вечно готовы к морским походам и наездам, надеясь на свои корабли как на единственное средство к обогащению. На нападения датчан они не обращают внимания, и даже считают особенным наслаждением с ними биться" (там же).
Весьма красноречивое свидетельство, не правда ли? О происхождении варягов говорится вполне однозначно. Ни один из современников не отождествлял варягов ни с немцами, ни с датчанами, ни со скандинавами. Адам Бременский свидетельствует: "Славянских народов существует много. Среди них наиболее западные — вагры..." (Деяния священников Гамбургской епархии под 1075 годом), а сага о Вига-Стире дополняет эти сведения важной деталью: об особом обычае "вэрингов и норманов, что день они проводят в играх и борьбе". Даже русские летописи, не различавшие принципиальной разницы между теми и этими выходцами с Балтики, описывая эпизод призвания варягов, четко разделяют их и шведов: "И пошли за море к варягам-Руси, поскольку те звались варяги-Русь, как иные называются шведами, иные урманы (норманы, мурманы), англы, а другие — готы". (Радзивиловская летопись. Л., Наука, 1989, с.16.) Таковы документальные свидетельства.
Русские летописи непременно соединяют Русь и варягов в одно целое. Это дало основание норманистам вообразить в качестве варягов шведов, поскольку у них на территориях, примыкающих к Дании, расселялось русское племя хоросъ. Однако и этот аргумент не выдерживает критики. Дело в том, что исторические варяги-ободриты территориально сплелись с самым боевым и доблестным русским племенем —руинами. Более того, Ругия или Руяния и ее центр Аркона считались мистическим центром Руси, истоком славянского мира. Не случайно языческие сказители помещают именно на острове Руяне (Буяне) мировое древо, над кроной которого простирается Ирий, воинский Рай русов.
Когда-то русские племена соседствовали с варягами не только с востока, но и с запада. Вся территория Датских островов была подчинена герулам. А герулов русами считал еще их современник, готский хронист Иордан. Строптивые герулы сперва были потеснены Германарихом, победившим восточных русов, а затем и вовсе рассеяны Карлом Великим.
Варяги, со всех сторон зажатые Русью, способствовали формированию ее мощной культуры. В процессе европейского этногенеза Русь вживается в варягов также точно, как и в остальную массу славян.
Изучение "варяжского" вопроса, как правило, начинают с анализа источников и этим же заканчивают. До сих пор, почему-то никто не обращал внимания на логику, предшествующую факту призвания варягов новгородцами. А напрасно, ибо именно логика дает обоснование любому действию. Вчитаемся в летописную строку: "...люди новгородские от рода варяжского прежде были" (Радзивиловская летопись, там же). Этим, фактически, сказано все. Варяги-ободриты и Русь балтийская имели прочную княжескую власть, тогда как иные славянские народы пребывали еще в народоправии. Между варяжским Старгородом (Альтландом — нем.) и славянским Новгородом существовало единое этническое пространство. Не случайно летопись подчеркивает, что от тех варягов "прозвася Новгород". Еще не существовало польского государства, разделившего позднее это пространство и противопоставившего себя ему. Таким образом, новгородцы не только никогда не происходили от шведов, но и не имели ни малейшего основания приглашать на княжение именно их. Особенно, если учесть, что у шведов не было опыта государственных образований и генеалогию их королей исследователи, в частности И.Хюбнер, начинают только с середины XII столетия. Куда логичнее здесь были бы норвежцы, опередившие шведов на триста лет.
А что об этом вопросе думают сами шведы? Нас интересует, разумеется, мнение современников тех событий. "У ярла Гауталанда воспитывался Рорик из рода Скильвингов, конунгов Восточного пути. Его отец, Арнвид Незаконнорожденный, был убит в Гардарике людьми, посланными шведским конунгом... Арнвид по праву владел Альдейгьюборгом и собирал дань с Хольмграда, Бьярмии и других земель Восточного пути. Шведский конунг послал корабли с большим войском, его воины бились с людьми Арнвида, и многие пали с обеих сторон в этой битве. Конунг Альдейгьюборга был убит, и с ним погибли почти все его воины. Но и от людей шведского конунга осталось меньше половины. И тогда жители Гардарики, называвшиеся словене, объединились с бьярмами и прочими племенами, разбили их и прогнали за море... Тогда им (словенам — прим. А.Б.) пришлось вспомнить о том, что в Гауталанде (на острове Готланде — прим. А.Б.) воспитывается враг шведского конунга. Они послали своего человека и тот тайно встретился с Рориком... Посол из Гардарики по имени Лют сказал Рорику: "Мы обещаем опять отдать тебе Альдейгьюборг, если ты сумеешь защитить нас от людей конунга". (Сага о конунге Рорике и его потомках (в пересказе Д.М.Михайловича). М., РАЕН, 1995, с. 12-13).
В данном отрывке указывается на то, что Рюрик происходит от "конунгов Восточного пути", то есть славян, и то, что он вместе с новгородцами противостоит шведскому конунгу. Удивительно здесь то, что новгородцы обязуются помочь Рюрику занять принадлежащий ему по праву Старградский (Альдейгьюборг) престол. Достоверно известно, что после гибели своего отца Готлейба (по другой версии — Годлава) в 808 году, плененного датским королем Готфридом, малолетний Рюрик не только не мог претендовать на Старградский престол, но и должен был скрываться со своими братьями, чтобы сохранить себе жизнь.
"Для меня, — пишет по данному поводу Б. Лисин, — особенно важной была книга о генеалогии меклен-бургских герцогов, изданная в 1717 году в связи с браком Карла-Леопольда, герцога Мекленбургского, князя венедов, графа Шверина, и дочери русского царя Ивана Алексеевича - Екатерины. Мекленбургские герцоги ведут свою родословную от славянских королей венедов и ободритов. Согласно ей, Рюрик, Трувор, Синеус были сыновьями короля Годлайба, погибшего в 808 году в войне с датчанами. В силу их малолетства престол перешел к братьям Годлайба, Трасику и Славомиру — дядям малолетних братьев, а затем к преемникам Славомира — Годомыслу и Табемыслу. На последнем эта ветвь династии пресекается. Трон переходит к потомку родного брата деда Годлава (Готлайба) Белингуса — Мечиславу III. Рюрик, Синеус и Трувор вынуждены были искать счастья за морем" (Бронислав Лисин, "Литературная Россия", ст. "Откуда родом Рюрик", 5 февраля 1988 г.).
Упомянутая же нами сага свидетельствует о том, что не только варяги имели влияние на Хольмград-Новгород, но и новгородцы могли пообещать варяжскому княжичу вернуть себе отцовский престол в Старграде.
Постоянные войны с датчанами и шведами в конечном счете сделали Альтландскую землю уязвимой. В IX веке пал стольный град ободритов Рарог. На его месте довольно скоро возводится новая столица Вагрии — Микельбор, по-немецки -— Мекленбург. Именно Микельбору было суждено снаряжать корабли варягов для походов в Восточную Русь, чтобы там с помощью варяжского меча в междоусобицах утверждалась русская княжеская власть. Однако не стоит думать, что восточные славяне кроме варяжских кораблей не видели никаких других. Еще при Владимире приходили на Русь норманны, сопровождавшие его друга и советника, норвежского конунга Трюгвассона, кстати, подсказавшего Владимиру политическую идею христианизации подвластной территории.
Шведы бывали на Руси и при Ярославе, но факты свидетельствующие об этом, оказываются недостаточными для принятия гипотезы норманистов. "Когда мы говорим о летописном пути из "варяг в греки", — пишет профессор, доктор наук В.В.Мавродин, — нам обычно представляется путь, соединяющий Скандинавию и Византию, идущий транзитом через Русь. Такое представление традиционно, но неверно. Ни византийские источники, ни скандинавские саги ничего не говорят о постоянной и регулярной торговле норманнов в Царьграде. Византия не знала "норманнских" товаров, как Скандинавия почти не знала византийских. На Готланде, который вел обширную торговлю, найдено около 67 тысяч арабских, английских, германских, польских и прочих монет VII 1-Х веков, и среди них только 180 византийских, те есть около 0,25%! В роли купцов в Константинополе скандинавы никогда не выступали" (В.В.Мавродин. Образование древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., изд-во МГУ, 1977, с.47.) Это авторитетное свидетельство очередной раз доказывает, что путь "из варяг в греки" был преимущественно славянорусским.
Еще можно добавить несколько аргументов в пользу славянского происхождения легендарных князей Рюриковичей, которых некоторые известные ученые по недоразумению считают скандинавскими. Так, один из современных авторов разглядел в именах Синеус и Трувор шведские значения "свой род" и "верная дружина", хотя это противоречит даже трудам свидетелей событий, Иордана, Саксона Грамматика и других, причисляющих варягов к славянам. Вместе с тем известно, что в древнепольском наречии, использующем венедские диалекты, Синеус означал просто-напросто "безусый", а имя Трувор образовано от существительного "тривер". Уместно было бы напомнить также, что братья-варяги по своей религиозной ориентации были триверами, о чем свидетельствует их родовой герб-символ-трезубец. А Триглав, как мы знаем из любого мифологического словаря, это "триглавое божество в мифологии балтийских славян".
В заключение приведем поучительную историю из жизни генерала Ланюсса. Когда молодой генерал Ланюсс, оказавшийся под пулями австрийцев, в отчаянии приник к земле, вдруг что-то подтолкнуло его к удивительному повороту событий. Ланюсс сорвал с головы свою треуголку, поддел ее шпагой, поднял над собой и пошел в атаку — на редуты врага. Австрийцы прекратили стрельбу. Они были заворожены видом генерала, несущего над своей головой, словно знамя, пронзенную шпагой шляпу.
Чудодейственная шляпа Ланюсса напоминает нам чахлые догмы чужеродных кривотолков русской истории. Мы оказались заворожены ими вопреки фактам, вопреки логике, вопреки естественному желанию разобраться с историей своего происхождения и подлинной сущностью нашего предназначения.
Христианство захватило Русь в 988 г. н. э. во времена правления князя Владимира. Как это произошло?
Официальную версию можно прочитать из официальной истории России, например из (10). Вкратце картина была якобы такая.
До князя Владимира царило язычество, и Русь процветала. Соседние народы уговаривали Владимира перейти в их веру, и к нему приходило много послов от камских болгар, от немецких католиков, от евреев и от греков, и каждый расхваливал свою веру. Владимир вначале оценивал эти веры по красоте придуманного.
Например, болгары были тогда магометанской веры и рассказывали, “будто на том свете у каждого магометанина будет в Раю по несколько жен, которые никогда не состарятся”. Это понравилось Владимиру (еще бы ему не понравилось, он в то время имел 800 жен и наложниц), да не понравилось, что нельзя пить вино и есть свинину.
Католиков Владимир не хотел из-за того, что они насильно обращали в свою веру и очень притесняли славянские племена моравов, сорабов, оботритов и поморян в Германии.
Евреи тоже хвалили свою веру. Но Владимир спросил их: “Где ваше отечество?” Они сказали: “В Иерусалиме, но Господь во гневе расточил нас по чужим странам”. Владимир ответил: “А если Бог вас отверг и расточил, как же вы смеете проповедовать свою веру?”
Греческий посланник показал Владимиру картину страшного суда, князь дрогнул и задумался. Однако Владимир не хотел спешить, боялся ошибиться в таком важном деле. Посоветовался с боярами. Они ему сказали: “Всякий свою веру хвалит, а лучше послать в разные земли узнать, где вера лучше”. Владимир послал десять самых умных бояр к болгарам, немцам и грекам.
У болгар они нашли бедные храмы, унылые молитвы, печальные лица; у немцев много обрядов, да без красоты и величия. Наконец они приехали в Царьград. Император узнал об этом и решил показать русским служение патриарха. “С патриархом служило множество духовенства, ИКОНОСТАС СИЯЛ В ЗОЛОТЕ И СЕРЕБРЕ, ФИМИАМ НАПОЛНЯЛ ЦЕРКОВЬ, ПЕНИЕ ТАК И ЛИЛОСЬ В ДУШУ”.
Внешняя красота и величие, роскошь и богатство поразили и восхитили боярскую комиссию, и когда она вернулась в Киев, то сказала Владимиру: “После сладкого человек не захочет горького, так и мы, увидя греческую веру, не хотим иной”. “Ну что ж, быть посему, выбираем христианство”, – сказал Владимир.
И далее вместо пропагандисткой кампании и убеждения Владимир пошел крушить русскую религию и внедрять христианство силой и кровью.
Вот так преподносится процесс христианизации Руси. Из всей этой официальной истории следует, что сама процедура выбора религии у Владимира и его свиты носила якобы наивный характер. И главную роль в этом выборе сыграла не осмысленность религии (ее никто и не разбирал), а внешняя красота ритуалов и стремление бояр к роскоши и богатству. То есть, по официальной версии, внедрение христианства на Русь было результатом глупости Владимира и его окружения.
А как было на самом деле? Вся эта официальная версия, мягко говоря, не очень правдоподобна. Вспомним, что отец князя Владимира великий князь Святослав презирал христианство и прекрасно понимал его сущность. Однозначны его слова: “Вера христианска – уродство есть”. Не мог сын Святослава, зная мнение своего отца, вдруг ни с того ни с сего поменять религию всех русских предков. Не бывало такого на Руси никогда. Да и основания для такого серьезнейшего решения, как смена многотысячелетней религии, не могут быть такими примитивными, как это описано в официальной истории. Да и народ бы не стерпел такого надругательства над тысячелетней религией предков. Повесили бы такого поганого князя, и дружина бы не помогла.
Давайте посмотрим, кто же такой этот князь Владимир, откуда он взялся.
Появление евреев в Киевской Руси следует отнести к очень отдаленной эпохе. Евреи, жившие до Владимира, были из Хазарского царства. Что касается хазарских евреев, то о них мы не имеем строго научных данных. Известно лишь то, что целый ряд строгих мер против евреев со стороны Императора Юстиниана и императоров-иконоборцев заставил их бежать через Кавказ на берега Волги, Дона и побережье Черного моря (21). Часть беглецов растворилась в массе горных кавказских племен и, утратив свою национальность, передала этим племенам некоторые физиологические черты еврейского типа. Другие евреи нашли для себя приют среди хазар, караимов и других племен, живших на территории нынешнего юга России.
Около 730 г. евреи оседлали все хазарские, караимские племена и власть захватил еврейский царь или “каган”. Каган вместе со своими сановниками принял иудаистскую веру и сделал её господствующей в стране. Так возникло это еврейское царство. Царство было сильным. Даже Киев одно время платил ему дань, но длилось это недолго.
В 965 г. князь Святослав взял хазарскую крепость Саркел на Азовском море, а в 969 г. пала и столица хазар – Итиль.
Святослав завоевал царство хазарского каганата и присоединил его к Руси. Но после этого хазарские евреи стали быстро наводнять Киевскую землю. Их манило туда огромное торговое значение Киева, лежавшего на главном водном пути от греков к Варяжскому морю.
Внедрение своих кадров в высшие эшелоны власти и совращение властителей через еврейских женщин – это один из наиболее любимых еврейских методов.
Мать князя Святослава – княгиня Ольга, не предполагая каких-либо дурных последствий, приняла на работу ключницу девушку Малушу (ласкательное от имени Малка – на иврите царица). Отцом означенной Малуши был раввин, также носивший еврейское имя Малк (на иврите – царь) из русского города Любича, который в своё время находился в вассальной зависимости от Хазарского каганата (15).
По наущению своего папочки Малуша в один прекрасный момент отдыха подпоила и соблазнила князя Святослава и забеременела. Княгиня Ольга, узнав, что Малуша зачала от Святослава, разгневалась и сослала её в село Будутино близ Пскова, где и родился Владимир.
Даже в “Повести временных лет” Владимир – внук раввина Малка остался фигурировать как “робичич”, т.е. “раввиныч”, однако в последующих официальных историях России стал упорно переводится как “сын рабыни”.
Не лучше относился к плоду своей мимолетной (по пьянке) связи и сам князь Святослав Игоревич. Покидая землю Русскую и уезжая в Болгарию, Святослав старшего сына Ярополка посадил княжить в Киеве, среднего Олега в земле Древлянской, а самому младшему Владимиру не назначил никакого удела. Новгородцы, стремясь к самостоятельности от Киева, по совету Добрыни (брата Малки) стали просить у Святослава его сына Владимира в князья. Святослав не любил новгородцев и, отпуская к ним сына-полукровку Владимира, сказал: “Возьмите его! По Вас и князь”.
Новгородцы повезли к себе малолетнего Владимира, с ним отправился и его родной дядя Добрыня (это по-русски, а подлинное имя Дабран) и правил Новгородом, пока возмужал Владимир (источник “Повесть временных лет”, 1864 г.).
Дабран-Добрыня не дремал за престолом, а думал о реализации тысячелетних иудейских планов. Вначале он послал Владимира на двухлетнюю стажировку в Западную Русь, где к тому времени арийская вера сильно деградировала в результате малозаметной подрывной деятельности иудеев-псевдоязычников. Именно эти так называемые язычники задолго до появления Владимира медленно, но верно развращали западных руссов повсеместным насаживанием грубых идолов, храмов-капищ и, главным образом, принесением кровавых жертвоприношений. Чаще всего для этих жертвоприношений использовали невинных мальчиков, кровь которых пользовалась у евреев большим спросом.
Во время этой стажировки иудеи обучили Владимира, как ему отомстить ненавистным родичам по отцовской линии за потерю власти его родичами по матери в Любиче и в Хазарском каганате. Он должен был взорвать арийскую веру изнутри путем внедрения рабской христианской религии.
Вернувшись в Новгород с нанятой на иудейские деньги дружиной подонков, Владимир безжалостно и вероломно убивает своего брата Ярополка (ведь он всего лишь гой – скот по-иудейски) и узурпирует власть в южной Руси. Беременную вдову своего брата святой Владимир изнасиловал и взял себе вторую жену, Рогнеду, он для начала изнасиловал во взятом штурмом Полоцке на глазах её связанных родителей-князей, которых потом велел убить.
Воссев на киевский престол, он по заранее разработанному коварному плану начинает проявлять повышенное почтение к арийским Богам. Призывает поставить ранее неизвестных на Руси идолов и не только поклоняться им, но и приносить в жертву невинных мальчиков. Жертвенная кровь собиралась и поставлялась иудейским заказчикам. 10 лет идолопоклонства, сопровождавшихся кровавым изуверством, как и было запланировано, взорвали арийскую религию изнутри. Русские стали роптать на собственных Богов, которым до этого благоговейно поклонялись тысячелетиями. Только после этого Владимир внедрил христианство силой, не вызвав особо мощного сопротивления, которое могло бы стоить жизни этому жиденку (15). Да будет трижды проклят этот пархатый жидёнок!
И эту мерзость христиане называют Владимир – красно солнышко. Он у них один из главных святых. Какова религия – таковы и святые.
Несмотря на то что старая религия была в значительной степени скомпрометирована, новая христианская вера не была принята русским народом. И христианство, и коммунизм навязаны России силой, жестокой силой. И та и другая еврейские религии пролили на Руси море крови лучших сынов отечества.
Вначале Владимир и его жидовская банда поубивали языческих волхвов. Потом приглашенные Владимиром из Царьграда иудеи в поповских рясах начали войну с “поганым язычеством”, каковым эти жиды называли нашу светлую религию.

…На широких стогнах, в ночных кострах
Жгли языческое “чернокнижие”.
Все, что русский люд испокон веков
На бересте чертил глаголицей,
Полетело чохом в гортань костров,
Осененной царьградской троицей.
И сгорали в книгах берестяных
Дива дивные, тайны тайные,
Заповеданный голубиный стих
Травы мудрые, звезды дальние. (Игорь Кобзев)

В 996 г. князь Владимир уничтожает подробный Летописный Свод Русской Империи и устанавливает запрет на Русскую историю до христианизации, то есть закрывает историю. Но, несмотря на все старание, Владимиру и его шайке не удалось полностью ликвидировать исторические источники. Их было слишком много, и они были распространены очень широко.

 Отправлено: 24.02.07 17:32. Заголовок: Re:

Летописные варяги - выходцы с берегов Южной Балтики

Фомин В.В.

Южнобалтийских славян принято разделять на три больших союза племен, не имевших прочных границ: самое западное, занимавшее земли от Южной Ютландии до р. Рокитницы, - бодричи (у немецких писателей - ободриты), куда входили вагры, полабы (собирательное имя для ряда мелких племен), древане, глиняне, смоляне, рароги-рериги (собственно бодричи), варны; на востоке и к юго-востоку от них до р. Одры лютичи (велеты, вильцы-волки) - хижане, руяне (жители о. Рюген, именуемые западноевропейскими источниками ругами, русскими), черезпеняне, доленчане, ратаре, укране, моричане, речане, брижане, стодоряне (гаволяне), глиняне, любушане, шпреяне, плоне и другие; затем, между Одрой, Вислой, Вартой и Нотецею, поморяне, из которых особо выделяют кашубов и словинцев. Южнее лютичей проживало еще одно крупное объединение полабских славян - сербы-лужичане, включавшее в себя мильчан, гломачей и дечан. Германцы (прежде всего немцы, скандинавы, англо-саксы) именовали южнобалтийских славян вендами или виндами (Wenden, Winden), а их страну Винланд, Виндланд (Vinland, Vindland).

Южная Балтика в последние века I и начале II тыс. выгодно отличалась от остальных частей Поморья. «То обстоятельство, - заключает А.В.Фомин, - что в составе эльбо-одерской группы преобладают ранние клады, объясняется высоким экономическим развитием этого района по сравнению с остальными. Естественно, что сюда серебро должно было поступать в первую очередь». Исследования немецких археологов показывают, «что примерно с VIII века именно южный берег Балтики выходит на первый план в экономическом развитии. Не случайно, - отмечает А.Г.Кузьмин, - что через города южнобалтийского побережья с конца VIII в. поступает с востока (из Волжской Болгарии) арабское серебро - знаменитые дирхемы». Господствующим занятием славян являлось земледелие (и его составных частей - огородничества и садоводства). Практиковалось трехполье, использовалась соха с железным лемехом. Славяне возделывали пшеницу, рожь и ячмень. Затем по значимости шло рыболовство, после чего скотоводство, находившееся поистине в цветущем состоянии. Были развиты домашнее птицеводство, пчеловодство, охота на диких животных. Занимались славяне солеварением (этим славились прежде всего жители Колобрега), высокого уровня достигло у них плотническое дело, храмовое деревянное зодчество, приводившее попавших к ним иностранцев в восхищение, судостроение (речные и морские суда), выделка кож, ткачество, гончарное производство, ювелирное дело, производство оружия, домашней утвари, предметов роскоши, шитье золотом, скульптурные и живописные работы, металлообработка, литье или ковка из благородных металлов. Но особенно заявили себя балтийские славяне на поприще торговли, ибо, по верному замечанию М.В.Ломоносова, «издревле к купечеству прилежали». Какое место торговля занимала в их жизни говорит тот факт, что крупнейшим святилищем южнобалтийского Поморья был храм бога торговли Радегаста в Ретре, который, поясняют западноевропейские хронисты XI в. Титмар Мерзебургский и Адам Бременский, «пользовался чрезвычайным уважением и почестями со стороны всех славян», а само изображение бога было отлито из золота. Торговая деятельность славян и ее небывалый для всей остальной Европы размах диктовался, говорил А.А.Котляревский, «срединным географическим положением страны, соединявшей север и восток с западом и югом, богатой морскими и речными судоходными путями сообщения», что открывало им свободный доступ ко многим европейским рынкам. Но только Европой их торговля не ограничивалась. По мысли А.Ф.Гильфердинга, они торговали напрямую с Азией. Кузьмин начало этой торговли относит к концу VIII века. Уже в конце VIII - начале IX вв. торговля славян с Западом была настолько значительна, что Карл Великий счел необходимым ее упорядочить. Уже тогда бодричи имели на берегу Висмарского залива особый торговый порт - Рарог (Рерик). Еще большего размаха торговля славян достигла после IX в. близ устья Одры, где существовало несколько торговых городов: Штеттин (Щецин), Волин и другие, и в этом деле им не уступали жители о. Рюген (Руяна). Волин (немцы именовали его Winetha, Julin, Jumne, Jumneta) источники представляют величайшим из городов Европы. Гельмольд вслед за Адамом Бременским называет его «знаменитейшим», говорит, что «это действительно был самый большой город из всех имевшихся в Европе городов, населенный славянами вперемешку с другими народами... Этот город, богатый товарами различных народов, обладал всеми без исключения развлечениями и редкостями». Уже в IX в. он занимал площадь в 50 гектаров, и его население в X в. состояло порядка из 5-10 тысяч человек (для сравнения, шведская Бирка, которую обычно характеризуют не только как крупнейший торговый центр Швеции, но и всего балтийского Поморья, в середине IX в. была расположена на территории 12 га, а датский Хедебю в пору своего расцвета - X в. - занимал площадь 24 га, и число его жителей насчитывало несколько сотен человек, может быть, даже более тысячи). В XI в. балтийская торговля, достигшая цветущего состояния, была сосредоточена именно в Волине (около него обнаружена почти треть всех кладов Поморья), и он, в чем были тогда твердо убеждены на Западе, уступал только одному Константинополю. Развита была внутренняя торговля: города и важнейшие селения имели рынки, племена, даже самые отдаленные, торговали друг с другом. И торговлей балтийские славяне занимались не только повсеместно, но и чуть ли не целыми городами. Так, Оттон Бамбергский (ум. 1139) во время своего первого пребывания в Поморье (1124-1125) крестил жителей ряда городов в два приема, т. к. многие из них были купцами и во время первого крещения находились в чужих землях и возвратились домой уже после ухода миссионера. А когда он явился первый раз в Колобрег (Колобжег), то город оказался практически пуст, т. к. его жители отправились торговать в море, на острова. Именно благодаря южнобалтийским славянам франкские и саксонские изделия оказывались на Севере и Востоке, а пушной товар, шедший из Руси, на Западе. Из своих товаров они продавали полотно, рыбу, соль, хлеб, лес и, может быть, янтарь. Но особенно была развита торговля рабами.

На то, что торговля являлась одним из самых приоритетных занятий южнобалтийских славян, указывает, отмечают специалисты, топография кладов в их землях. Поэтому естественно, что предшественниками Ганзы и ее ядром стали именно южнобалтийские торговые города Старград, Росток, Штеттин, Волин, Колобрег, а никакие другие побережные города. И.Е.Забелин справедливо говорил, что Ганзейский союз есть «продолжение старого и по преимуществу славянского торгового движения по Балтийскому морю». Наш современник В.В.Похлебкин констатировал, что в VIII-XII вв. балтийской торговлей владели и задавали в ней тон южнобалтийские славяне. Характерной особенностью в развитии экономики славянского Поморья было, отмечают исследователи, раннее и интенсивное развитие городов» (по В.Б.Вилинбахову, с VIII в.), что объяснялось их расположением на торговых путях. И эти торговые города славян - Старград у вагров, Рарог у бодричей, Дымин, Узноим, Велегощ, Гостьков у лютичей, Волин, Штеттин, Камина, Клодно, Колобрег, Белград у поморян - были весьма обширны, многолюдны и хорошо устроены как в хозяйственном, так и в военном отношениях. Они имели улицы, деревянные мостовые, площади, большие дома (в два и, может быть, несколько этажей), были защищены высокими земляными валами, которые укреплялись частоколом и другими деревянными сооружениями. Исходя из того, что главный город ободритов Рарог немцы именовали Микилинбургом (Великим городом), а Волин, по их же признанию, «был самый большой город из всех имевшихся в Европе городов», напрашивается вывод, что подобных им городов они ранее нигде не видели. Когда датчане захватили в 1168 г. на Руяне Кореницу, то они были поражены видом трехэтажных зданий.

Балтийские славяне являли собой одновременно и тип торговца и разбойника, причем в том и другом качестве добившись больших успехов. Они, а из их числа особо выделяют вагров и руян, разбойничая на море, «гнездились» по всему юго-западному берегу, датскому и славянскому, находили себе убежище и в Швеции. Вагрия славилась своими дерзкими и неукротимыми пиратами, немилосердно грабившими берега Дании. Лютичи, пишет Гильфердинг, любили дальние плавания и не раз ходили в Англию уже в VIII в., плавали они туда и три столетия спустя, и где их тогда знали, констатирует Забелин, как народ самый воинственный «на суше и на море». Говорят исследователи и о поселениях южнобалтийских славян в Нидерландах и Англии, и что в первой с VII-VIII вв. существовала колония лютичей-велетов. Столь масштабные действия на морских просторах в качестве пиратов и в качестве торговцев славяне могли вести только при наличии мощного флота, призванного также защищать побережье. Этот многочисленный флот состоял из больших и малых кораблей, легких на ходу, вмещавших значительное количество товаров, пеших и конных людей. Славяне были самым мореходным народом на Балтике, «властвовали, - подчеркивает И.А.Лебедев, - на море безраздельно и были передовым народом в мореплавании. Они отличались искусством в построении судов. Первые большие корабли, которые могли вмещать лошадей, были построены ими». Отсюда и важное новшество, введенное славянами в военно-морских операциях: погружая на корабли коней и посредством их совершая быстрые вторжения вглубь территории противника (этот способ был затем перенят у них датчанами). По свидетельству немецких ученых, именно у балтийских славян скандинавы заимствовали «ряд морских терминов».

Уровень жизни балтийских славян поражал воображение чужеземцев. Так, в житиях Оттона Бамбергского говорится о Поморье, которое предстало перед ним в 20-х гг. XII в. в состоянии довольства и богатства: «Нет страны обильнее медом и плодоноснее пастбищами и лугами». По точным словам Забелина, для европейцев славянская земля была «землей обетованной», в которой всего было вдоволь. Славяне, свидетельствуют современники, почти не знали бедности. О Поморье шла слава, что там не было нищих, а бедняки вообще презирались. Когда епископ Бернгард явился в 1122 г. для проповеди в Волин, то жители, лицезрея его разутым и в одежде бедняка, не поверили, что он есть посланник истинного бога, «полного славы и богатства», и приняли его за обманщика. Успех проповеди Оттона Бамбергского во многом заключался именно в том, что поморяне увидели в нем богатого человека. В этом случае показательно сопоставление уровня жизни датчан и южнобалтийских славян, сделанное спутниками Оттона. Во время его второй проповеди (1127) на Южной Балтике, когда он посетил главным образом города лютичей и Штеттин, один из его приближенных побывал в Дании, у датского архиепископа. И сразу же яркие краски, присущие в описании жизни и экономического быта балтийских славян, исчезают из жития святого: у датчан церкви и дома знатных людей очень бедны и убоги на вид, жители занимаются в основном скотоводством, а также рыболовством и охотой. Земледелие развито слабо, в образе и одежде у датчан, заостряется внимание, не было ни роскоши, ни изящества.

В 1845 г. Т.Н.Грановский заметил, что Скандинавию в торговлю с Востоком втянули «поморяне и преимущественно волинцы...». Во времена господства «ультранорманизма» подобный вывод звучал нелепым вызовом, для большинства ученых он вызывающе звучит и ныне. Но справедливость слов Грановского подтверждают многочисленные факты. Так, шведский и другие скандинавские языки содержат славянские заимствования, например, «lodhia» - лодья (грузовое судно), «torg» -торг, рынок, торговая площадь, «besman» («bisman») - безмен, «tolk» -объяснение, перевод, переводчик, толковин, «pitschaft» - печать и другие. Археологи А.Н. Кирпичников, И.В.Дубов, Г.С.Лебедев, всемерно утверждая норманизм в науке, вместе с тем признают, что славянские слова в скандинавском охватывают «наиболее полно и представительно - торговую (включая и транспортную) сферу культуры». А этот факт означает, что именно посредством славянских купцов скандинавы были приобщены к торговле, от них же получив безмен, без которого ее актив-ное ведение просто немыслимо. Исходя хотя бы из того, что слово «torg» распространилось по всему скандинавскому северу, до Дании и Норвегии, то «мы должны признать, - резонно заключал С.Н. Сыромятников, что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами».

О том, что торговые пути на Балтике и в Восточной Европе прокладывали славяне, говорят, наряду с лингвистическими, и нумизматические данные. Согласно им, самые древние клады восточных монет обнаруживаются на южнобалтийском Поморье (VIII в.), заселенном славянскими и славяноязычными народами. Позже подобные клады появляются на о. Готланде (начало IX в.) и лишь только в середине IX в. в самой Швеции. Надо заметить, что западная граница массового распространения восточных монет проходит по р. Лабе, т. е. совпадает с границей расселения славян и резко обрывается на рубеже с Саксонией и Тюрингией. «Это обстоятельство, - подчеркивает Б.А.Рыбаков, - естественнее всего связывать с действиями купцов-славян, для которых область славянского языка была областью их деятельности». О приоритете славянских купцов в балтийской торговле, и вместе с тем о том, что они предлагали своим покупателям в первую очередь, дополнительно свидетельствуют слова «cona» («монета») в старофризском, заимствованное из древнерусского, где «куна» означала «куница, куний мех, деньги», «соболь», которое через средневерхненемецкое «sabel» перешло в немецкое «Zobel», и также было заимствовано скандинавскими языками. А старославянское «kozuch» в значении «мех», видимо, полагают специалисты, преобразовалось в средневековое латинское «crusna», «crusina», древневерхненемецкое и древнесаксонское «kursinna», старофризское «kersua». В целом, как заключал немецкий ученый Й.Херрман, базой для осуществления связей по Балтике стало возникновение в VIII-IХ вв. морских торговых путей, проложенных южнобалтийскими славянами. И прежде всего, конечно, они вели торговлю со своими восточноевропейскими сородичами, о чем опять же свидетельствует нумизматика, «наука, - по верной характеристике С.А.Гедеонова, - действующая с математической определенностью». В 1968 г. В.М.Потин констатировал, что «огромное скопление кладов» восточных монет «в районе Приладожья и их состав указывают на теснейшие связи этой части Руси с южным берегом Балтийского моря». Специалистами давно установлено «безусловное родство» древнерусских и южнобалтийских кладов и вместе с тем их довольно «резкое» отличие от скандинавских, в том числе и от готландских кладов. Так, если в скандинавских кладах очень высокий процент английских денариев, то в южнобалтийских и русских они составляют «незначительное количество», и в них преобладают монеты германского чекана. По мнению Потина, это свидетельство того, что контрагентами восточных славян в балтийской торговле могли быть только южнобалтийские славяне. Он акцентирует внимание и на том факте, что крупнейшие клады западноевропейских монет Х-ХI вв. найдены лишь на Южной Балтике и на территории Руси. «Именно через портовые западнославянские города, - подытоживает исследователь, - шел основной поток германских денариев на Русь». В 1968 г. О.И. Давидан, говоря о посещении Ладоги фризскими и скандинавскими купцами, вместе с тем не исключала и «прямых контактов» ладожан «с областями балтийских славян». Через десять лет Й.Херрман, опираясь на один и тот же тип керамики, известный в южнобалтийском Ральсвике и русской Ладоге, пришел к выводу, что в первой половине и середине IX в. между ними существовали непосредственные регулярные морские связи. Вероятность ранних прямых контактов ладожан с жителями Волина и о. Рюген признает сегодня А.Н. Кирпичников.

Торговые связи Новгородской земли с Южной Балтикой фиксируются не только весьма ранним временем, но и характеризуются своей масштабностью. Специалисты подчеркивают, что до первой трети IX в. включительно «основная и при том сравнительно более ранняя группа западноевропейских кладов обнаружена не на скандинавских землях, а на землях балтийских славян». В 1998 г. Кирпичников на основе самых последних данных уточнил, что «до середины IX в. не устанавливается» сколько-нибудь значительного проникновения арабского серебра «на о. Готланд и в материковую Швецию (больше их обнаруживается в областях западных славян)». И это притом, что начало дирхемной торговли нумизматический материал позволяет сейчас отнести к 50-60-м гг. VIII в. Из чего следует, что долгое время, почти сто лет эта торговля по существу не затрагивала скандинавов. Но вопреки фактам норманисты продолжают приписывать открытие Балтийско-Волжского пути скандинавским купцам и воинам, утверждать, что «ранний этап восточноевропейской торговли следует рассматривать как норманско-арабский». Насколько действительная история расходится с подобными мнениями, понимали норманисты прошлого. Так, в 1903 г. В.И.Ламанский говорил, что начало функцио-нирования знаменитых восточноевропейских торговых путей, по его классификации, греческого и хазарского (до Багдада) абсолютно не связано с викингами. Они, заключал ученый, давно уже были проложены словенами и кривичами, и именно «по их указанию и следам стали ходить затем и скандинавские торговцы». В советское время А.В. Арциховский отмечал, что «первые транзитные торговые пути через Восточную Европу были проложены не скандинавами...». В.Т.Пашуто соглашался с очевидным, «что не норманны создали торговлю Древней Руси...».

В 1956 г. В.Л.Янин пришел выводу, что торговые связи между восточными и южнобалтийскими славянами осуществлялись непосредственно и являлись «по существу внутриславянскими связями, развивавшимися без заметного участия скандинавов». Недавно А.Н.Кирпичников, хоть и в малой мере, но все же оспорил давний миф о лидерстве викингов в освоении и использовании торговых путей в Восточной Европе в IX-X вв. По его заключению, «доминирующая, посредническая миссия викингов, здесь, думается, не очевидна. Остается предположить, что торговая активность славян была в тот период не меньшей, если не превосходила северогерманскую». Но все дело заключается как раз именно в том, что к балтийской торговле скандинавы имели либо опосредованное, либо самое незначительное отношение. Возникнув как чисто славянское явление, объединяющее балтийских и восточных сородичей, она лишь со временем втянула в свою орбиту какую-то часть скандинавов, преимущественно жителей островов Борнхольма и Готланда. В.М.Потин, ссылаясь на нумизматические свидетельства, отмечает, что путь из Южной Балтики на Русь пролегал именно через эти острова, «минуя, - упор делает ученый, - Скандинавский полуостров...». И клады на этих островах, добавляет он, «носят следы западнославянского влияния...». И именно этим морским путем шел на Южную Балтику из Руси Олав Трюггвасон, будущий норвежский король. В одноименной саге ее герой, простившись с «конунгом» Гардарики Владимиром и княгиней, «взошел на корабль, и держал путь от берега в море, в Эйстрасальт (Балтийское море. - В.Ф.). И когда он плыл с востока, то подошел он к Боргундархольму (Борнхольму. - В.Ф.) и высадился там на берег, и грабил... и захватил много добра. Олав стоял у Боргундархольма, и поднялся сильный ветер, и началась буря на море, и не могли они там больше оставаться, и поплыли оттуда на юг к берегам Виндланда («Земля виндов», южнобалтийских славян. - В.Ф.)». По этому пути, давно «наезженному» ими, еще в середине XII в., до завоевания южнобалтийских славян немцами и датчанами интенсивно ходили новгородские купцы. Так, НПЛ под 1130 г. сообщает, что «в се же лето, идуце и замория с гот (Готланда. - В.Ф.), потопи лодии 7 и сами истопоша и товар, а друзии вылезоша, н нази; а из Дони (Дании. - В.Ф.) придоша сторови». Затем под 1134 г. в ней сказано, что «рубоша новгородць за моремь в Дони». Если сага об Олаве Трюггвасоне в качестве промежуточного этапа пути называет только Борнхольм, то летописец, словно ее дополняя, упомянул и Готланд. На эти же острова, через которые пролегал путь, связывающий Русь с Южной Балтикой, указывают и нумизматические данные. Об этом же пути, несомненно, говорит, называя только его конечные пункты, и Адам Бременский (ок. 1070): от Юмны (Волина) до Новгорода доходят за 14 дней под парусами, сказав, вместе с тем, о присутствии русских купцов в Волине. Как справедливо заключает А.Г.Кузьмин, «это было время не зарождения, а угасания пути, наиболее интенсивно функцио-нировавшего в 1Х-Х вв.». Само же его сложение историк относит к концу VIII в., когда «города южной Балтики начинают торговать с Востоком через Булгар».

Какую роль играла торговля русских на Балтийском море, и каков был ее объем даже в ХII-ХIII вв., когда она уже клонилась к закату, а ее место занимала торговля немцев, видно из следующих факта. В 1157 г. датчане пограбили в Шлезвиге русский флот, в связи с чем русские купцы перестали приходить в этот город. И Шлезвиг сразу же пришел в упадок. Выше речь шла о тех льготах, которые предоставляли немцы русским, чтобы они не обходили стороной Любек. Сообщение НПЛ под 1165 г. о построении в Новгороде церкви «святыя Троиця Щетициници» ученые рассматривают как свидетельство существования организации купцов, торговавших с Штеттином (либо ставят в прямую связь с ним). О том, кто в действительности вел торговлю на Балтике, говорят исландские саги. Так, «Сага об Олаве Трюггвасоне» информирует, что в Англии ее герой выдавал себя за иностранного купца «Али Богатого», вместе с товарищами пришедшего «из Гардарики», т. е. Руси. В другом случае, когда речь идет о трехлетнем пребывании Олава в землях южно-балтийских славян, сага сообщает, что «с тех пор, как он уехал из Гардарики, не пользовался он более своим именем, а называл себя Оли и говорил, что он гардский», т. е. русский. Т.Н.Джаксон эти факты интерпретирует в привычном для норманизма духе: «Прозвище Гардский (gerzkr), образованное от наименования Руси Garpar-«Гарды», носят в сагах купцы, плавающие на Русь». Исходя из действий Олава, именовавшего себя в пределах славянского Поморья «русским», М.Н.Бережков в 1879 г. заключал, что «новгородский купец не был редким явлением в Вендской земле».

Совершенно очевидно, что поведение Олава в Англии и Южной Балтике объясняются лишь тем, что на Западе имя гардских-русских было настолько известно и вместе с тем настолько авторитетно, что, назвавшись им, можно было получить так важную в торговых делах защиту и неприкосновенность и, к тому же, спокойно затеряться среди многочисленных русских купцов. В «Саге о людях из Лаксдаля» рассказывается, как Хаскульд на островах Бреннейяр встретил Гилли из Гардов (или Гилли Гардского), т. е. Русского, имя которого все хорошо знали и которого «называли самым богатым из торговых людей». Сам Хаскульд характеризует его как «Гилли Богач». Материал обеих саг показывает, что торговля на Балтике и далеко за ее пределами в X в. была сосредоточена в руках русских купцов, которые слыли самыми богатыми из торговых людей и которые носили поэтому в качестве почетных титулов прозвания «Богатый» или «Богач». У скандинавов, как хорошо известно, был иной профиль занятий, в связи с чем, если процитировать слова норманиста О.И.Сенковского, «презрительно относились к купеческому званию». Теснейшие связи южнобалтийских и восточноевропейских славян не замыкались, конечно, торговлей. Выше приводилось свидетельство Титмара Мерзебургского о нахождении в Киеве в 1018г. датчан. Присутствие в Киеве последних объясняется традиционными и широкими связями Руси с Южной Балтикой, откуда они могли прибыть совместно с давними торговыми и политическими партнерами восточных славян - с их южнобалтийскими сородичами. Прибыть по просьбе Ярослава Мудрого, когда он неоднократно обращался за помощью к варягам для борьбы вначале со своим отцом, а затем с двоюродным братом Святополком Окаянным (1015-1018). В Пегауских анналах читается известие о пребывании на Руси в первой четверти XI в. Германа, сына обосновавшегося в Дании поморского князя и датской королевы. По предположению М.Б.Свердлова, Герман явился в русские пределы «не один, а со спутниками датчанами», о которых, вероятно, и говорил Титмар Мерзебургский. В рассматриваемом случае можно упомянуть идею А.В.Назаренко о заключении Ярославом Мудрым в 1018-1019 гг. антипольской коалиции с Данией и Швецией. Столкновение Болеслава с Ярославом объясняется не только родственными связями первого со Святополком Окаянным. В конце X в. Польша на некоторое время присоединяет земли южнобалтийских славян-поморян между Вислою и Одером и южной группы полабских славян - лужичан и мильчан, угрожает их соседям. Ратаре и лютичи, заключив в 1003 г. с немцами союз против Польши, вынуждают последнюю через год покинуть лужицкую территорию (вскоре она вновь их захватывает). Около 1010 г. отпало от Польши и Поморье. В 1017 г. против Болеслава выступили немцы, лютичи, чехи. Тогда же Болеслав принимает активное участие в предприятии Святополка, не только тем самым поддерживая своего зятя, но и пытаясь избавиться от Ярослава Мудрого, союзника балтийских славян.

Последующая история также дает примеры подобной связи Руси с Южной Балтикой. Герборд, оставивший одно из жизнеописание Отгона Бамбергского, рассказывает, как польский король Болеслав Кривоустый (1102-1139), долго воюя с русскими, которых поддерживали половцы ипоморяне, захватил в плен перемышльского князя Володаря Ростиславича (в источнике, «короля русского»). И с ним был заключен мир, по которому русские брали обязательство не оказывать помощь поморянам. Контакты русских земель с Поморьем, несмотря на потерю им самостоятельности во второй половине XII в., сохраняются в дальнейшем, что говорит о их давнем и устойчивом характере. По сообщению В.Н.Татищева и Н.М.Карамзина, в 1217 г. полоцкий князь Борис Давидович женился «вторым браком на Святохне, дочери померанского князя Казимира...». Из Ермолаевского списка Ипатьевской летописи уже приводи-лась сообщение о первой жене польского короля Пшемысла II Лукерий, которая «бо бе рода князей сербских, с кашуб, от помория Варязкаго от Стараго града за Кгданском» (эту приписку к событиям начала XIV в. А.Г.Кузьмин датирует тем же временем). И своим содержанием оно свидетельствует, что русские в ХIII-ХIV вв. посещали Поморье, что позволяло им быть не только в курсе событий его истории, но и хорошо ориентироваться на его местности.

Балтийских славян и датчан связывало многое: и соседство проживания, и соперничество (в том числе боевое), и дружба, и что-то еще, близкое обоим народам. Датчане, например, не чурались обращаться за помощью к славянским богам. Так, Саксон Грамматик, говоря о боге Святовите, который пользовался особенным почетом у славянского населения Балтики (его храм находился в Ар коне, на о. Руяне-Рюгене), подчеркивает, что «даже соседние государи посылали ему подарки с благоговением: между прочими, король датский Свенон, для умилостивления его, принес в дар чашу искуснейшей отделки...». Часто они выступали против своих врагов совместно. Уже в знаменитой битве при Бравалле (786) датчане и южнобалтийские славяне плечом к плечу сражались со шведами и норвежцами, многократно объединялись они против агрессии немцев в IХ-Х в. и их политики окатоличивания. Издавна датчане и славяне вместе ходили в морские набеги. Так, около 940 г. они напали на Норвегию, причинив ей столько вреда, что норвежская флотилия, преследуя неприятеля, вслед за ним вошла в Балтийское море. Датско-английский король Канут Великий (ум. 1035) был потомком ободритских князей по материнской линии. В Дании нашел себе приют будущий князь (с 1043) ободритов Готшалк, ставший затем родственником короля. С его именем связано возникновение славянского государства на Южной Балтике, опиравшегося на поддержку Дании.

Общей и славной историей двух народов является Йомсборг. Датский король Гаральд (936-986), захватив Волин в землях поморских славян, выстроил здесь крепость, названную по скандинавскому имени Волина Юмна или Йомсборг (разрушена датским королем Магнусом в 1042 г.). Вскоре она перешла на сторону славян, сделалась убежищем всех «приверженцев язычества», и в ней пребывали как датчане, так и славяне. Именно Йомсборг, утверждает А.Ф.Гильфердинг, стал центром сбора сил, восстановивших в Поморье язычество. Возможно, что датчане, пребывание которых засвидетельствовал в 1018 г. в Киеве информатор Титмара, а им был саксонец, имели самое непосредственное отношение к «йомским витязям», воевавшим и против датчан, и против норвежцев и, выходит, на стороне Ярослава Мудрого против Святополка Окаянного, за которым стояла Польша, стремившаяся покорить поморских славян, следовательно, и Волин и Йомсборг. То, что варяги явились на призыв русского князя именно с южных берегов Балтийского моря, говорит присутствие среди них колбягов. Колбяги не названы в качестве составной силы войска Ярослава, но упомянуты (…) в Краткой Русской Правде (статьи 10 и 11), появление которой обычно связывают с новгородскими событиями 1015 г., и которая была призвана регулировать отношения между новгородцами и варягами. В.Н.Татищев в колбягах видел поморян, жителей г. Колобрега: «мню, что сии от града Колберг померанского колбяги названы», таковыми их считает и А.Г.Кузьмин. По заключению В.М.Потина, объяснение колбяги от Колобрега «в свете оживленных поморско-русских связей может оказаться наиболее убедительным».

Связь южнобалтийского Поморья с Русью прослеживается в наших источниках прежде всего в момент активного наступления на балтийских славян их врагов. Выше были приведены известия НПЛ под 30-ми гг. ХII в., свидетельствующие о противостоянии новгородцев и датчан, достигшем своего апогея в 1134 г.: «Том же лете рубоша новгородць за моремь в Дони». Подмечено, что этот конфликт совпадает по времени с вторжением датчан в земли южнобалтийских славян. Причем исследователи констатирует, что по мере обострения отношений меж ...

 Отправлено: 24.02.07 17:32. Заголовок: Re:

... ду Данией и Поморьем ухудшались отношения датчан и новгородцев. Летописание Южной Руси донесло сообщение, также указывающее на контакты восточных славян с их южнобалтийскими сородичами в опасный для тех мо-мент. В Ипатьевском, Хлебниковском и Ермолаевском списках под 1148 г. (в рамках т. н. Киевского свода конца XII в., обнимающего собой статьи с 1117 по 1198 гг.) сказано, что киевский великий князь Изяслав Мстиславич, идя на владимиро-суздальского великого князя Юрия Долгорукого, остановился в Смоленске у брата Ростислава. Братья встретились и «Изяслав да дары Ростиславоу что от Роускыи земле и от всих царьских земль, а Ростислав да дары Изяславоу что от верьхних земль и от варяг...».

В.Н.Татищев, обратившись к летописному известию под 1148 г., дал ему следующую трактовку: «Ростиславли дары состояли из весчей верховых земель и варяжских, а Изяслав - от греческих и венгерских», т. е. воспринял указание «от варяг» в смысле территория, земля, по аналогии с впереди стоящей фразой «от верьхних земль». По М.П. Погодину, «верхняя земля» - Швеция и Готланд, откуда в Смоленск могли явиться варяги, т. е. понял летописное «от варяг» как этнос. Для А.А.Куника варяги 1148 г. - это готландцы. С.М.Соловьев, Д.И.Иловайский и А.А.Шахматов полагали, что под «верхними землями» понимаются либо Северо-Западная Русь вообще, либо Новгород, в частности. Сегодня Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин в варягах статьи 1148 г. видят тради-ционное наименование скандинавов, не уточняя при этом, кого именно из них все же имел в виду ее автор. Сама летопись, надо сразу же заметить, не оставляет никаких сомнений в отношении того, что понимали в Южной Руси под «верьхними» землями. В статье 1147 г. Изяслав, обращаясь к Ростиславу, говорит: «Брате, тобе Бог дал верхнюю землю... а тамо оу тебе смолняне и новгjродци». Но в ней отсутствует подобная определенность по поводу варягов. Специалисты в области летописания связывают статьи летописи с 1146 по 1154 гг. (и даже конкретно под 1148 г.) с соратником Изяслава Мстиславича, с его «личным княжеским летописцем». С учетом же отсутствия к тому времени в термине «варяги» этнического содержания, под варягами, от имени которых Ростислав одаривал брата, конечно, можно разуметь многих из западноевропейцев.

Вместе с тем под ними очевидец встречи братьев не мог понимать кого-либо из германцев. Немцев потому, что они, не имея до этого времени выхода к Балтийскому морю, только в 1140-х гг. пробились к юго-западному углу побережья и основали там первый свой город на Балтике - Любек, после чего начали осваивать море и прокладывать дорогу в восточном направлении. Причем Двинской путь, по которому можно было попасть в Днепр и в Смоленск, был обнаружен ими весьма очень поздно и совершенно случайно: в 1158 году. По свидетельству западноевропейских памятников, отразившихся в поздних списках «Хроники Ливонии» Генриха Латвийского, в этом году «ливонская гавань впервые найдена была бременскими купцами». Точнее последние, будучи занесенные бурей в устье Западной Двины, открыли, по словам В.В.Похлебкина, «для себя неизвестный край» и начали его планомерное завоева-ние. И только с этого времени, говорил Н.Аристов, началось «особенное сношение русских с иностранцами». И готландские купцы, заключал М.Бережков, лишь с конца XII в. стали посещать устье Двины. Поэтому ошибался А.А.Шахматов, полагая, что скандинавы, преимущественно из Южной Швеции и Готланда, проникали на Русь в ГХ-Х1 вв. главным образом по Двине. Эту же ошибку повторяют и сегодняшние норманисты. При раскопках в Смоленске была обнаружена ротонда - круглая в плане церковь второй половины XII в., необычная по своей форме для Руси. Историки смоленской архитектуры трактуют ее как латинскую церковь, т. е. храм иностранных купцов, посещавших Смоленск. П.А.Раппопорт, обращая внимание на тот факт, что круглые церкви были широко распространены в XII в. в Скандинавии и Северной Германии, не сомневается, что руководителем ее строительства «был, по-видимому, скандинавский зодчий», но возводили ее «смоленские мастера». Саму постройку он относит к 70-80-м гг. XII столетия. Таким образом, археологические данные также датируют время появления в Смоленске скандинавских и немецких купцов лишь второй половиной XII в., что объясняется открытием ими Двинского пути лишь в 1158 г. Поэтому, ни скандинавов, ни немцев не могло быть в Смоленске десятью годами ранее.

Варяги статьи 1148 г. - это представители южнобалтийского славянства, которых вынудили прибыть в Смоленск грозные события, разворачивавшиеся на их земле. В середине XII в. многовековое противостояние германцев и прибалтийских славян, по словам Видукинда Корвейского, первых - «ради славы, за великую и обширную державу», вторых - «за свободу, против угрозы величайшего рабства», вступило в свою финальную и трагическую развязку, через несколько десятилетий завершившуюся окончательным покорением славян. Как повествует западноевропейский хронист Гельмольд, в 1147 г. крестоносцы предприняли поход против славянских народов. Этот, по словам К. Лампрехта, «безумный крестовый поход», организованный по инициативе императора Конрада III, благодаря мореходам с о. Рюген (русским), нанесшим большой урон датским кораблям, стоявшим у ободритского побережья, постигла полная неудача. Но войска Альбрехта Медведя, основателя бранденбургско-прусского государства, и саксонского герцога Генриха Льва, вторгшись в Померанию и Пруссию, страшно опустошили эти территории. Когда Запад предпринял в 1147 г. масштабное наступление на славян, посольство последних в 1148 г., используя давно им знакомый Двинской речной путь (по нему, кстати, в 1Х-Х вв. шло восточное серебро на Южную Балтику), могло прибыть в Смоленск в поисках так весьма необходимой им помощи. И в тот момент, когда боевые действия велись по всему южнобалтийскому побережью и на море, никто, кроме южнобалтийских славян, не имел свободного пути на восток, не мог оказаться в Смоленске. Шведы не могли там оказаться еще потому, что в эти годы они начали наступление на северорусские земли, надолго испортив свои отношения с Новгородом. Так, НПЛ под 1142 г. сообщает, что «приходи свьискеи князь с епископомь в 60 шнек на гость, иже и-заморья шли в 3 лодьях; и бишася, не успеша ничтоже, и отлучиша их 3 лодье, избиша их полутораста». Затем под 1164 г. она говорит о новом нападении шведов: «Приидоша свье под Ладогу, и пожьгоша ладожане хоромы своя, а сами затворишася в граде... а по князя послаша и по новгородце» (были также побеждены).

Массовый археологический, антропологический и нумизматический материал свидетельствует не только о самых древних связях Северо-Западной Руси с Южной Балтикой (по сравнению с той же Скандинавией), но и о самом широком присутствии в ее пределах южнобалтийских славян. Особенно впечатляют как масштабы распространения керамики южнобалтийского облика (фельдбергской и фрезендорфской), охватывающей собой обширную территорию Восточной Европы (она доходила до Верхней Волги и Гнездова на Днепре, т. е. бытовала в тех областях, обращает внимание А.Г.Кузьмин, где киевский летописец помещал варягов; в Киеве ее не обнаружено), так и удельный вес ее среди других керамических типов и прежде всего «в древнейших горизонтах культурного слоя» многих памятников Северо-Западной Руси (Старой Ладоги, Изборска, Рюрикова городища. Новгорода, Луки, Городка на Ловати, Городка под Лугой, неукрепленных поселений - селища Золотое Колено, Новые Дубовики, сопки на Средней Мете, Белоозера и других). Так, на посаде Пскова она составляет более 81 %, в Городке на Ловати около 30 %, в Городке под Лугой ее выявлено 50% из всей достоверно славянской (и эта посуда не является привозной, а производилась на месте, о чем говорит как объем ее присутствия, так и характер сырья, шедшего на ее изготовление). В целом для времени Х-ХI вв. в Пскове, Изборске, Новгороде, Старой Ладоге, Великих Луках отложения, насыщенные южнобалтийскими формами, представлены, по оценке С.В.Белецкого, «мощным слоем». В 1950 г. Я.В.Станкевич отметила, что «широко распространенные в древнейших жилых комплексах» Старой Ладоги, а именно сюда первоначально пришел Рюрик, сосуды имеют многочисленные аналогии в керамике южнобалтийских славян междуречья Вислы, Одера и Эльбы. На селище Новые Дубовики, что в 9 км вверх по течению от Старой Ладоги, и датируемом IX в., многочисленной группой лепной керамики также представлена посуда южнобалтийского типа. В ранних археологических слоях Новгорода (Неревский раскоп, конец IX в.), говорит Г.П.Смирнова, заметный компонент составляет керамика, которая «характерна только для поморских славян и может служить ориентиром для определения границ их обитания». Лепная керамика Рюрикова городища (IХ-Х вв.), в котором видят предшественник Новгорода и куда якобы пришел из Ладоги Рюрик, абсолютно идентична древнейшей посуде Старой Ладоги и Новгорода, т. е. керамике южнобалтийского типа. Часть раннегончарной посуды поселения (первая половина X в.), указывает Е.Н.Носов, «находит аналогии среди керамики севера Польши и менкендорфской группы...». В Изборске (Труворово городище) основу керамического набора лепных сосудов VIII-IХ вв. (более 60 %), подчеркивает С.В.Белецкий, «составляют сосуды, находящие себе соответствие в славянских древностях южного побережья Балтийского моря». В.В.Седов заметил, что сосуды биоконических и реберчатых форм, найденных в новгородских сопках, являют собой характерную особенность славянской культуры междуречья нижней Вислы и Эльбы.

Своей массовостью керамический материал, следует напомнить слова А.В. Арциховского, служит «надежнейшим этническим признаком», причем лепная является одним из наиболее ярких этнических индикаторов. Поэтому, как справедливо заключал Седов, именно лепная посуда «представляет первостепенный интерес» для изучения истории населения Северо-Западной Руси. В 1960-х гг. В.Д.Белецкий широкое присутствие южнобалтийского керамического материала в раскопах Пскова объяснял тем, что сюда переселилось славянское население «из северных областей Германии...». В 1970 г. Седов, основываясь на сосудах нижнего горизонта Ладоги и Псковского городища, ближайшие аналогии которым известны на южнобалтийском Поморье, пришел к выводу «о происхождении новгородских славян с запада, из Венедской земли». В 1971 г. В.Л.Янин и М.Х.Алешковский отметили среди новгородского населения наличие «балто-славянского контингента», пришедшего с запада. В 1974 г. Г.П.Смирнова, исходя из «сравнительного анализа керамики Новгорода и керамики поморских славян», поддержала мнение о заселении Новгородской земли выходцами из северных районов Висло-Эльбского междуречья. В 1977 г. В.М.Горюнова появление керамики южнобалтийского типа в Городке на Ловати связала с переселением с территории Западного Поморья водным торговым путем определенной части «ремесленного люда». В 1982 г. исследовательница, характеризуя западнославянские формы раннекруговой керамики Новгорода и Городка на Ловати, еще раз указала, что «керамика этих форм... скорее всего, принесена сюда выходцами с южного побережья Балтики».

В 1979-1980 гг. С.В.Белецкий связал появление керамики южнобалтийского типа в Изборске с его основанием (рубеж VIII-IХ вв.), а в конце IХ в. в Пскове - со временем кратковременного затухания Изборска. В новой группы населения в Пскове (вторая половина X в.) ученый также видит южнобалтийских славян. Причем он подчеркнул, что его территория увеличилась в 6 раз, и на поселении появились профессиональные ремесла и торговля (весы, разновес, монетные находки). В 1980 и 1982 гг. К.М.Плоткин, отметил, «что... в генезисе древнерусского населения Псковщины участвовали западнославянские этнические элементы». В 1982 г. Й.Херрман высказался в пользу того, что южнобалтийские славяне могли «прибывать и в Новгород, и в Старую Ладогу, поселяясь в этих торгово-ремесленных центрах». В 1988 г. Е.Н.Носов, констатируя прибытие в VIII в. в центральное Приильменье новой группы славян с развитым земледельческим укладом хозяйства, значительно стимулировавшей социально-экономическую жизнь региона, предположил, что переселенцы могли придти с территории современного Польского Поморья. Через два года он отметил наличие «культурных связей поморских славян и населения истока р. Волхова». В 1990 г. С.В.Белецкий подчеркнуто сказал, что на Труворовом городище «в VIII-IХ вв. находился ремесленно-торговый протогородской центр, основанный славянскими переселенцами с территории междуречья (разрядка автора. - В.Ф.) нижней Эльбы и Одера...». Заключения антропологов с поразительной точностью подтверждают выводы археологов. В 1969 г. В.П.Алексеев установил факт наличия среди населения Северо-Западной Руси выходцев с Балтийского Поморья. В 1974 г. Т.И.Алексеева констатировала, что краниологические серии с территории Северо-Запада «тяготеют к балтийскому ареалу форм в славянском населении...». Чуть позже В.В.Седов конкретизировал это положение: «Ближайшие аналогии раннесредневековым черепам новгородцев обнаруживаются среди краниологических серий, происходящих из славянских могильников Нижней Вислы и Одера. Таковы, в частности, славянские черепа из могильников Мекленбурга, принадлежащих ободритам». К тому же типу, добавляет ученый, относятся и черепа из курганов Ярославского и Костромского Поволжья, активно осваиваемого новгородцами. (Вместе с тем он, давая оценку популярной в науке гипотезе о заселении Приильменья славянами из Поднепровья, отмечает, что «каких-либо исторических и археологических данных, свидетельствующих о такой миграции, в нашем распоряжении нет». Более того, подчеркивает Седов, по эаниологическим материалам связь славян новгородских и славян поднепровских «невероятна». Антропологические исследования, проведенные в 1977 г. Ю.Д.Беневоленской и Г.М.Давыдовой среди населения псковского обозерья, отличающегося стабильностью (малое число уезжающих из деревень) и достаточно большой обособленностью, показали, оно относится к западнобалтийскому типу, который «наиболее распространен у населения южного побережья Балтийского моря и островов Шлезвиг-Гольштейн до Советской Прибалтики...». В 1995 г. антрополог Н.Н.Гончарова специальным исследованием доказала генетические связи новгородских словен с балтийскими славянами, а ее учитель Т.И.Алексеева сейчас видит в них исключительно «переселенцев с южного побережья Балтийского моря, в последствии смешавшиеся уже на новой территории их обитания с финно-угорским населением Приильменья». В пользу этой же мысли все больше склонялся в последнее время Седов. С выводами археологов и антропологов о теснейшей связи Южной Балтики и Северо-Западной Руси и о переселении на территорию последней какой-то части южнобалтийского населения полностью состыковываются заключения лингвистов. Н.М.Петровский, проанализировав новгородские памятники, указал на наличие в них бесспорно западнославянских особенностей. Д.К.Зеленин, в свою очередь, обратил внимание на балтославянские элементы в говорах и этнографии новгородцев. Исходя из этих фактов, оба исследователя пришли к выводу, что близость в языке и чертах народного быта новгородцев и балтийских славян можно объяснить лишь фактом переселения последних на озеро Ильмень. И это переселение, по мнению Зеленина, произошло так рано, что до летописца XI в. «дошли лишь глухие предания об этом». Он также напомнил весьма важный факт, на который было указано еще в 1900 г. И который был совершенно забыт в историографии, что эстонско-финское название Rootsi-Ruotsi распространялось не только на шведов, но и на Ливонию. Отсюда, подытоживал ученый, «так как Лифляндия много ближе и более знакома эстам, нежели заморская Швеция, то есть все основания полагать, что более древним значением народного эстонского имени Roots была именно Ливония, а Швеция - уже более поздним значением. Эстонское имя Rootsi-Ruotsi можно связывать с именем древнего прибалтийского народа Руги. Этим именем называлось славянское население острова Рюгена или Руяны». К сказанному Зелениным надо лишь добавить, что в папских буллах ХИ-ХШ вв. Ливония называется «Руссией». Так, Климент III в 1188 г. утверждал епископство Икскюль «т Ки1пеша»; Гонорий IV в 1224 г. именовал ливонских епископов с их сотрудниками «fildeles per Russiam constituti»; Урбан IV в 1264 г. считал восточную Летгалию лежащей «in regno Russiae».

С.П. Обнорский отметил западнославянское воздействие на язык Русской Правды, объясняя это тем, что в Новгороде были живы традиции былых связей со своими сородичами. В середине 1980-х гг. А.А.Зализняк, основываясь на данных берестяных грамот, запечатлевших разговорный язык новгородцев XI-XV вв., заключил, что древненовгородский диалект отличен от юго-западнорусских диалектов, но близок к западнославянскому, особенно севернолехитскому. Академик В.Л.Янин недавно особо подчеркнул, что «поиски аналогов особенностям древнего новгородского диалекта привели к пониманию того, что импульс передви-жения основной массы славян на земли русского Северо-Запада исходил с южного побережья Балтики, откуда славяне были потеснены немецкой экспансией». Эти наблюдения, обращает внимание ученый, «совпали с выводами, полученными разными исследователями на материале курганных древностей, антропологии, истории древнерусских денежно-весовых систем и т. д.». Действительно, генетическая близость населения Северо-Западной Руси и Балтийского Поморья находит дополнительное подтверждение в характере металлических, деревянных и костяных изделий, в характере домостроительства и в конструктивных особенностях (решетчатая деревянная конструкция) оборонительного вала (Старая Ладога, Новгород, Псков, Городец под Лугой), распространенных в конце I тысячелетия н.э. только в указанных регионах. На юге Восточной Европы аналогичные типы домостроительства и фортификационных сооружений появляются позже. На Рюриковом городище и в Ладоге открыты хлебные печи, сходные с печами городов польского Поморья. С этим же районом связаны и втульчатые двушипные наконечники стрел (более трети из всего числа найденных), обнаруженных на городище. «Кончанская система Новгорода - добавляет А.Г.Кузьмин, - близка ана-логичному территориальному делению Штеттина. Даже необычайно важную роль архиепископа Новгорода мы поймем лишь в сравнении стой ролью, которую играли жрецы в жизни балтийских славян, по крайней мере, некоторых из них». Кузьмин, говоря, что часть населения южнобалтийского побережья (включая часть фризов) могла начать в конце VIII в. под давлением Франкского государства движение на восток, указывает, что этот колонизационный поток захватил Скандинавию, «где долго сохранялись славянские поселения». Саму причину вытеснения в Швеции местного термина «fal» славянским «torg» он как раз видит в наличии на полуострове большого числа славян. В городах Скандинавии, обращает внимание ученый, даже в Х1У-ХУ вв. была весьма заметна традиция славянских имен. В переселенческий поток, добавляет Кузьмин, «неизбежно вовлекались и собственно скандинавы, не говоря уже о вооружении и предметах быта, которые можно было и купить, и выменять, и отнять силой на любом берегу Балтийского моря». Правоту слов историка подтверждают археология и «Гута-сага». Так, в Южной Швеции выявлен значительный комплекс западнославянских древностей 1Х-Х1 вв. Южнобалтийская керамика известна в большом количестве вплоть до Средней Швеции, а в X в. она преобладала в Бирке. Разнообразие могильных обрядов Бирки привело немецкого ученого И. Херрмана к выводу, что здесь оседали фризы, финны и «славяне с низовьев Одера». На о. Эланде, по его же заключению, «нередко были поселения славянских военных дружин», а шведский археолог М.Стенбергер, опираясь на археологический материал, утверждает, что во второй половине X в. данный остров был занят южнобалтийскими славянами. Они же, говорит А.Ф. Гильфердинг, в X в. имели постоянные крепости для убежища на берегу Скони, южной оконечности Швеции. Подобное возможно только при поддержке местного населения, всего вероятнее, тех же славян.

продолжение статьи в следующем посте

 Отправлено: 24.02.07 17:33. Заголовок: Re:

Согласно «Гута-саге», в VIII в. южнобалтийские славяне переселились на о. Готланд, основав там г. Висби. В следующем столетии начались усобицы, как полагает С.В.Арсеньев, между коренным населением и потомками славян, в результате чего часть последних покинула остров, ибо, подчеркивает он, победила именно та сторона, которой помогали шведы из Скандинавии. Переселенцы вначале направились на о. Даго, а затем по Западной Двине в Грецию. Выше говорилось, что Кузьмин из прибалтийских Русий особо выделяет западную часть нынешней Эстонии - провинцию Роталию-Вик (Рутения и Русия) с островами Сааремаа (Эзель) и Даго. Показания «Гута-саги» требуют к себе особого внимания, ибо она, созданная в 20-х гг. XIII в. на Готланде, отразила реальные со-бытия из его истории, сохранившиеся в памяти потомков южнобалтийских переселенцев: пребывание на острове носителей славянских фамилий зафиксировано, о чем уже речь шла, источниками ХIII-ХVII веков. В свете этих данных особый смысл приобретает вспыхнувший около 1288 г. конфликт между жителями Висби и сельским населением Готланда, причину которого Арсеньев видит в племенной розни. Причем, отмечает он, горожан поддержали южнобалтийские города, еще славянские в своей основе, а шведский король принял сторону крестьян и усмирил жителей Висби. Возможно, что в этом же плане следует рассматривать и тот факт, что жители о. Сааремаа и лежащего рядом с ним о. Муху, судя по археологическому материалу, были наиболее тесно связаны с Готландом, тогда как связи с собственно Скандинавией, подчеркивает А.Э.Кустин, носили более случайный характер.

Переселение на Русь славянских и славяноязычных народов Южной Балтики, частью пройдя через Скандинавию, действительно вовлекло в свою орбиту некоторое число скандинавов, что подтверждается данными антропологии. Причем Т.И.Алексеева выделяет лишь один пункт на территории Руси, где отмечается некоторое пребывание норманнов, - Старую Ладогу. Она же констатирует, что антропологические особенности краниологического материала из Шестовиц «указывают на связь с норманнами», и что во всем облике этого населения «наблюдается смешение славянских и германских черт». Вместе с тем в Черниговском некрополе подобные особенности отсутствуют. В данном случае весьма важно отметить, что Алексеева особо подчеркнула, говоря о киевских погребениях с трупоположением X в., что «ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева», добавив затем, что «оценка суммарной краниологической серии из Киева... показала разительное (курсив мой. - В.Ф.) отличие древних киевлян от германцев». Как заметил по поводу такого заключения А.Г.Кузьмин, «поразительность» этих результатов, отмечаемая автором, проистекает из ожидания найти в социальных верхах киевского общества значительный германский элемент, а его не оказывается вовсе». Переселенческий поток захватил не только скандинавов, но и норманские древности. Переселенцы, соприкасаясь со скандинавской культурой в самой Скандинавии, несомненно, заимствовали и переработали какие-то ее элементы, создав еще на подступах к Руси своеобразную культуру, отличающейся эклектичностью и гибридизацией различных по происхождению элементов (южнобалтийских и скандинавских), привнеся ее затем в русские пределы. Тому, несомненно, способствовали и смешанные браки (хотя и редкие), о чем говорит антропологический тип населения в Шестовицах, не встречающийся в других местах Руси. Нельзя забывать и общие моменты, присущие жителям Южной Балтики (славя-нам и ассимилированным ими народам) и населению Скандинавии, что проявлялось в общих чертах, например, погребального обряда. Подобное не удивительно, ибо «племена германское и славянское, - говорил С.М.Соловьев, - чем ближе к языческой древности, тем сходнее между собою в понятиях религиозных, нравах, обычаях». Так, в середине XI в. в земле лютичей жило племя, свидетельствуют западноевропейские источники, поклонявшееся Водану, Тору и Фрейе. В науке подчеркивается, что факт заимствования германцами образа Водана-Одина и Донара-Тора из кельтского пантеона «является общепризнанным».

В силу названных фактов довольно сомнительно толковать погребения, где наличествуют железные гривны с молоточками Тора, исключительно как только скандинавские. Правоту этих слов подтверждает С.И. Кочкуркина, констатировавшая в 1970 г., что такие ритуальные вещи как железные гривны с молоточками Тора «должны сопровождать скандинавские погребения, но железные гривны в приладожских курганах за исключением двух экземпляров, найденных в мужских захоронениях, принадлежали местному населению». К тому же, указывается в литературе, эти гривны встречаются «не на всей территории Скандинавии». Также весьма сомнительно однозначно выдавать погребения староладожского Плакуна за скандинавские (большинство которых археологи-норманисты связывают со шведами, якобы появившимися в Ладоге около 860 г., т.е. старательно пытаются наполнить соответст-вующим содержанием известия ПВЛ под 859 и 862 гг.). Во-первых, констатирует А.Стальсберг, ладейные заклепки из Плакуна «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции», хотя, конечно, уж в Ладогу-то норманны должны были бы прибыть на своих судах. Во-вторых, в этих захоронениях представлены сосуды южнобалтийского типа, а в одном из них обнаружены обломки двух фризских кувшинов. В-третьих, на их связь с Южной Балтикой указывает и погребение в камере с гробовищем, имеющем, подчеркивает К.А.Михайлов, «прямые и многочисленные» аналогии в памятниках Дании и Шлезвиг-Голштейн (конец IX -конец X в.), которые, в свою очередь, близки по своей конструкции к захоронениям германцев VI-VIII веков. Вполне естественен и вывод ученого, что погребенный прибыл из Южной Ютландии. Впрочем, как и те, следует добавить, кто провожал его в последний путь (О.И. Давидан, основываясь на находках в ранних слоях Ладоги фризских гребенок или, как она их еще квалифицирует, западнославянских, говорит о присутствии среди ее жителей фризских купцов и ремесленников). Само возникновение могильника Михайлов отнес, в отличие от своих коллег, к более позднему времени: началу X в., также указав на тот факт, что в нем, при наличии женских погребений, практически отсутствуют скандинавские украшения.

Выходцы какого балтийского района нашли свое последнее пристанище в Плакуне прямо говорит одна из ранних староладожских «больших построек» (по словам И.В. Дубова, «уникальная находка»), которую ученые сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс-Радене (под Шверином, VII-VIII вв.) и в Арконе (о. Рюген). Сразу же становится ясно, почему в русском язычестве отсутствуют скандинавские божества, но присутствует Перун, бог варяго-русской дружины и чей культ был широко распространен именно среди южнобалтийских славян. И если ни в славянском, ни в русском язычестве нет скандинавских черт, то из этого следует лишь одно: варяги не были скандинавами. Нет скандинавских божеств, как известно, и в языческом пантеоне, созданном Владимиром тогда, когда, по мнению норманистов, скандинавы «в социальных верхах числено преобладали», и тогда, когда в нем присутствуют неславянские боги (Хорс, Даждьбог, Стрибог, Симаргл, Мокошь). Хотя, как отмечает ряд исследователей, «языческий пантеон, созданный Владимиром, указывает и на широкий допуск: каждая этническая группа может молиться своим богам», но при этом, констатирует А.Г.Кузьмин, ни одному германскому или скандинавскому богу в нем «места не нашлось». Утверждение же Д.А.Мачинского, что в начале X в. религия Перуна-Велеса была усвоена «скандинавами поколения Рюрика-Олега...», не согласовывается ни с историческими реалиями того времени, ни со спецификой языческого мировоззрения скандинавов: норманские конунги, становясь поклонниками Перуна и Белеса, справедливо говорил С.А.Гедеонов, «тем самым отрекались от своих родословных», которые они вели от языческих богов. И при этом особо подчеркнув, что «промена одного язычества на другое не знает никакая история». То, что Олег с дружиной клялся Перуном и Белесом, для Е.В.Пчелова является «условным приемом» летописца, доказывающим лишь то, что «они были язычниками, а какими - славянскими или скандинавскими - для автора ПВЛ принципиального значения не имело», также говорит о неисчерпаемой доказательной базе норманистов. По сути же, Мачинский и Пчелов повторяют мысль «ультранорманиста» Н.А.Полевого, отсутствие в русской истории следов религии скандинавов объяснявшего тем, что они «приняли религию покоренных ими славян, не находя в ней большого различия...».

Этническая карта Северной Европы была куда богаче той, которую обычно рисуют норманисты, и на берегах балтийского Поморья, кроме германцев (норманн) и славян, проживали народы, не имевшие к ним отношения, но в силу обстоятельств соединенных историей с судьбой южнобалтийских, а посредством их, с судьбой восточных славян. Ту же участь разделила и какая-то часть германцев, оставшихся на землях восточнее Эльбы после того, как большинство их сородичей в VI в. покинуло эти территории под давлением славян. Будучи ассимилированные славянами еще на берегах Южной Балтики и уже не отделяя себя от них, они сохранили верования своих предков. Выше говорилось о нахождении среди лютичей племени, поклонявшегося Водану, Тору и Фрейе. Всего вероятней, что такое племя не было единственным, и верующих в этих богов среди южнобалтийского населения было значительно больше. В том числе и этой причиной объясняется «норманский» окрас русско-славянских древностей, например, нахождение среди них железныхгривен с молоточками Тора. Одна из них, кстати, обнаружена при раскопе той ладожской постройки, которая схожа со святилищем балтийских славян. В свою очередь, отмечается в литературе, общий вид храма балтийских славян под Шверином и его детали находят очень близкие «аналогии в соответствующих сооружениях кельтов».

Захоронения в ладье традиционно объявляют норманскими, т. к. они, на что делается упор в литературе, могли быть только у морского народа (хотя такие встречаются, отмечал Д.А.Авдусин, «не только в Скандинавии...». На Руси, констатирует С.В. Перевезенцев, еще долго, согласно языческой традиции, «умершего везли либо в ладье, либо в санях»). Но морским народом как раз и были южнобалтийские славяне. И если эти захоронения полагать норманскими, то тогда надо объяснить, почему в древнерусской морской терминологии, которая должна была бы возникнуть у восточных славян, как народа сухопутного, под влиянием скан-динавов, полностью отсутствуют слова норманского происхождения (как они, например, имеются в ряде диалектов эстонского языка)/ Непоколебимая вера чуть ли не в планетарные действия викингов позволила М.Фасмеру увидеть многочисленные следы викингов в истории и на территории южнобалтийских славян. В связи с чем он говорил, ссылаясь на работы своих коллег, о наличии скандинавских княжеских имен у вагров и бодричей Х-Х1 вв., относил к скандинавским названия местностей «Pagus Susle» и «Jasmund» на о. Руяне-Рюгене. Природу этих имен и названий, конечно, еще предстоит установить, но они объясняют, почему в летописных варягах так много неславянского, и что, конечно, не может быть доказательством их прибытия из Скандинавии. Саксы, англы, фризы и юты, с историей которых неразрывно связана история славян Южной Балтики, принадлежат, по выражению А.А.Куника, к нижненемецкому «говору», к которому, как он же подчеркнул, норманский язык был в некотором отношении ближе, чем к верхненемецкому. Следует также сказать, что преднамеренная порча оружия (оно поломано или согнуто) в погребениях Южной Балтики, приписываемых норманнам, была характерна для племен пшеворской культуры бассейна Вислы и междуречья ее и Одера (конец II в. до н. э. - начало V в. н. э.), носителями которой, как считает В.В.Седов, было смешанное славяногерманское население.

Из одной или нескольких балтийских Русий в северо-западный район Восточной Европы прибыла в конце VIII - середине IX в. в ходе нескольких переселений варяжская русь. Изначальную этническую принадлежность этой руси трудно определить, но языком ее общения был славянский язык. Переселение варяжской руси получило свое отражение в Сказании о призвании варяжских князей, оформление которого в новгородской среде относится ко времени после провозглашения Киева в 882 г. «мати градом русьским» и наложения на Новгород дани в пользу варягов (о существовании Новгорода в названное время говорят многие факты). Уже в 970 г. новгородцы опирались на традицию приглашения князей в своем ультимативном разговоре с киевским князем Святославом (И.И.Срезневский указывал, что сообщения летописи в части до 973 г. «носят на себе черты современности, невозможные для летописца, жившего позже». А.А.Шахматов полагал, что известие под 970 г. читалось в Новгородском своде 1050 г.). Во второй половине X в., во времена правления Ольги и ее внука Владимира Сказанию, приобретшему уже практически завершенный вид, могло быть придано официальное значение, в связи с чем в конце столетия оно было внесено в первый летописный свод, созданный в Киеве. Тому способствовали, во-первых, притязания Запада на политическое господство на Руси (миссия Адальберта 961-962 гг., пытавшегося распространить католичество на Руси, о прибытии на Русь многочисленных посольств «из Рима» сообщает Никоновская летопись под 979, 988, 991, 994, 999 и 1000 гг.), чему мог быть дан отпор и обращением к истории, т. е. к той же варяжской руси.

Во-вторых, упорная борьба за киевский стол между разными и, видимо, равными в своих притязаниях претендентами, представлявшими собой как полянскую русь, так и варяжскую русь, в целом, «род русский»: убийство Олегом киевских князей Аскольда и Дира, неожиданная смерть Олега (по версии НПЛ, его уход из Киева или в Ладогу, или куда-то «за море») после победы над Византией, решение Святослава остаться зимовать в Белобережье, а не идти в Киев, как это сделала большая часть его дружины, и что стоило ему, в конечном счете, жизни, последующая усобица между его сыновьями. Начало литературному оформлению варяжской легенды, способной закрепить киевский стол именно за ее сыном Святославом и его потомством, видимо, дала княгиня Ольга, своим происхождением связанная с варягами и с Северо-Западной Русью, куда прибыла в 862 г. варяжская русь. ПВЛ сообщает, что Ольга была родом из Пскова, Степенная книга (XVI в.) называет ее родиной село Выбутское под Псковом, Житие Ольги (XVI в.) подчеркивает, что она «отца имеаше неверна сущи, тако и матерь некрещену от языка варяжска». В.Н.Татищев родиной княгини называл Изборск и выводил ее «от рода Гостомысла». Именно через призму резкого противостояния разных сил, имевших по тогдашним понятиям абсолютно равные права на киевский стол, следует рассматривать длительную борьбу потомков Владимира Святославича: Изяславичи, сидевшие в Полоцке, упорно воевали с Ярославом Мудрым и его детьми, и в одном даже случае - в 1068 г. - похитили у них киевский стол. И наличие в наших памятниках разных версий начала Руси говорит о том, что в XI и XII столетиях имелись многочисленные и в то же время законные претенденты на верховную власть в стране, и реализация этого права осуществлялась ими не только военными, но и идеологическими средствами



/Приводится по изданию: Фомин В.В. «Варяги и Варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., «Русская панорама», 2005./

 Отправлено: 24.02.07 17:40. Заголовок: Re:

Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов

И. Я. Фроянов

Сохраненный древними летописями рассказ о призвании союзом северо-западных племен варяжского конунга Рюрика с братьями остается еще во многом загадочным для исследователей. Как явствует из летописного повествования, изнуренные взаимными войнами племена сошлись на совет «и реша сами в себе: «Поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву». И идоша за море к варягам, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь... Реша русь, чюдь, словени, и кривичи и вси: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Да пойдете княжить и володеть нами». И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь и приидоша; старейший, Рюрик, седе Новегороде, а другий, Синеус, на Беле-озере, а третий Изберсте, Трувор»[1]. Русские ученые XVIII и XIX вв. обычно относились с полным доверием к Сказанию о призвании варягов. Они спорили лишь по вопросу об этнической принадлежности пришельцев, не сомневаясь в самой реальности сообщаемых летописью под 862 г. событий[2]. Постепенно, однако, складывается мнение, что в рассказе о призвании запечатлено и многое из действительности начала XII в., когда создавалась летопись. Так, Н. И. Костомаров на диспуте с М. П. Погодиным 19 марта 1860 г. о начале Руси говорил: «Наша летопись составлена уже в XII веке и, сообщая известия о прежних событиях, летописец употреблял слова и выражения, господствовавшие в его время»[3]. О влиянии новгородских порядков поздней поры при создании легенды писал Д. И. Иловайский[4]. Но настоящий перелом здесь наступил благодаря работам А. А. Шахматова, который показал, что Сказание о призвании варягов это - поздняя вставка, скомбинированная способом искусственного соединения нескольких северорусских преданий, подвергнутых глубокой переработке летописцами. Шахматов увидел преобладание в нем домыслов над мотивами местных преданий о Рюрике в Ладоге, Труворе в Изборске, Синеусе на Белоозере и обнаружил литературное происхождение записи под 862 г., явившейся плодом творчества киевских летописцев второй половины XI - начала XII века[5]. После исследований Шахматова в области истории русского летописания ученые стали значительно осторожнее относиться к летописным известиям о происшествиях IX века. Не обошлось, впрочем, и без крайностей. В. А. Пархоменко, например, призывал «совершенно скептически» отнестись «к летописному повествованию о призвании на княжение Рюрика» и не придавать этому «северному легендарному эпизоду» серьезного научного значения[6]. Однако не все историки столь недоверчиво воспринимали летописные известия 862 года. В «Русской истории с древнейших времен» М. Н. Покровского, написанной еще в дореволюционное время, говорилось, что в вопросе о том, как появилась династия Рюриковичей у восточных славян, «всего безопаснее» придерживаться текста летописи[7].
Неоднократно обращался к данному сюжету Б. Д. Греков. Следует отметить, что его мнение не оставалось неизменным. В ранних изданиях монографии «Киевская Русь» он отмечал, что киевский летописец Сильвестр использовал запись новгородского летописца, приспособив «новгородское сказание к своим собственным целям», назидательно по замыслу: «Отсутствие твердой власти приводит к усобицам и восстаниям. Восстановление этой власти (добровольное призвание) спасает общество от всяких бед. Спасителями в К в. явились варяжские князья, в частности Рюрик. Рюриковичи несли эту миссию долго и успешно, и лишь в конце XI в. снова повторились старые времена - «встали сами на ся, бысть межи ими рать велика и усобица». Призвание Мономаха в Киев таким образом оправдано, и долг киевлян подчиняться призванной власти, а не восставать против нее». Греков не отрицал полностью факта призвания Рюрика, хотя и сомневался в точности передачи его подробностей. Какие же реальные события увидел исследователь в предании о Рюрике? «Если быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, - писал он, - то все же можно сделать из известных нам фактов вывод о том, что варяжские викинги частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в один господствующий класс. Так началось сколачивание аляповатого по форме и огромного по территории государства Рюриковичей»[8]. Очень скоро Греков стал перестраиваться в своих суждениях, смещая акценты, а то и вовсе меняя их смысл. Уже в издании 1939 г. он, опираясь на результаты исследований Шахматова, уличает летописца, стремившегося возвеличить род Рюриковичей, в склонности к норманизму. В известиях Повести временных лет о Рюрике автор видит «переделку старых преданий о начале русской земли, освещенную сквозь призму первого русского историка-норманиста, сторонника теории варяго-руси». Вносит он изменения и в историческую канву предания, а что касается призвания, повествует с некоторой неохотой: «Варяжские викинги, - допустим, даже и призванные на помощь одной из борющихся сторон, - из приглашенных превратились в хозяев и частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в один господствующий класс. Но сколачивание аляповатого по форме и огромного по территории Киевского государства началось с момента объединения земель вокруг Киева и, в частности, с включения Новгорода под власть князя, сделавшего Киев центром своих владений». Греков, как видно, круто меняет ход начальной истории Русского государства, перенося главную историческую сцену с севера на юг, из Новгорода в Киев. Давал о себе знать и нарастающий синдром норманизма, парализовавший вскоре исследовательскую мысль. Но некоторое время Греков не находил ничего невероятного в самой личности Рюрика, возглавившего «вспомогательный наемный датский отряд», который прибыл на «новгородскую территорию» по приглашению одной из борющихся сторон. В последней, посмертной публикации «Киевской Руси» 1953 г., куда вошли поправки автора к тексту издания 1949 г., отношение к летописной записи о варягах еще более настороженное: «Есть большое основание сомневаться в точности предания о Рюрике, о котором тенденциозно говорят наши летописи. Несомненно, призвание трех братьев - ходячая легенда, весьма популярная в XI-XII веках. Возможно предположить лишь факт найма новгородцами варяжских вспомогательных отрядов. Такого рода факты имели место и при Владимире и Ярославе. Но это совсем не «призвание», на котором базируются норманисты»[9]. Приглашение словенами «варяжской наемной дружины» допускал и В. В. Мавродин. Один из новгородских старейшин, полагал он, пригласил на помощь в борьбе с другими правителями «какого-то варяжского конунга, которого летописное предание назвало Рюриком». Явившись с дружиной в Новгород, варяжский викинг «совершает переворот, устраняет или убивает новгородских «старейшин», что нашло отражение в летописном рассказе о смерти Гостомысла «без наследия», и захватывает власть в свои руки». Мавродин не уверен, «существовали ли реальные Рюрик, Синеус и Трувор». Но нет никаких оснований «обязательно считать их легендарными»[10]. Стремление автора выявить реальное значение варягов в образовании Древнерусского государства было расценено как сближение с норманизмом, как уступка норманистской концепции. В вину Мавродину было поставлено даже то, что он в отдельных случаях называл варягов «купцами», тогда как их следовало изображать как «разбойничьи дружины» или, по крайней мере, как «воинов-наемников»[11]. Эта, с позволения сказать, «критика» являлась веянием времени: в стране начиналась охота на «космополитов». Чтобы избежать обвинений в норманизме, лучше было не замечать конкретных реалий в летописном рассказе о призвании варягов или же свести их к минимуму. В это тяжелое для исторической науки время появляются труды Д. С. Лихачева по истории летописания. В них затрагивался и вопрос о достоверности известий летописца о Рюрике; «Легенда о призвании трех братьев варягов - искусственного, «ученого» происхождения», - пишет Лихачев, причем в ней имеется «примитивная и отсталая часть», которую взяли на вооружение «современные псевдо-ученые норманисты». Автор подчеркивает ненародный характер легенды, «в основном созданной в узкой среде киевских летописцев и их друзей на основании знакомства с северными преданиями и новгородскими порядками». Историческое зерно ее невелико. Она была «на руку печерским летописцам, стремившимся утвердить родовое единство русских князей; легенда утверждала династическую унификацию: все князья - члены одной династии, призванной на Русь в качестве мудрых и справедливых правителей. Как представители одного рода, они должны прекратить братоубийственные раздоры: такова мысль киевских летописцев, постоянно проводимая ими в своих летописях»[12]. Легенда служила и еще одной цели. Так, Русское государство, с точки зрения греков, «было обязано своим происхождением Византии. Законная власть явилась на Русь лишь после ее крещения и была неразрывно связана с церковью. Вот с этой-то греческой точкой зрения и боролись печерские летописцы»[13] Привлекает внимание то обстоятельство, что автор ищет «историческое зерно» легенды не в событиях, каким она посвящена, а в политических коллизиях времен внуков Ярослава, то есть не в конце Х в., а в конце XI - начале XII столетия. Такое хронологическое переключение, конечно, сглаживало остроту проблемы, но придавало ее изучению некоторую односторонность, недоговоренность и расплывчатость. Аналогичную хронологическую перестановку произвел и С. В. Юшков. «Уже давно было отмечено, - рассуждал он, - что автор древнейшего летописного свода был далеко не тем летописцем, который добру и злу внимал равнодушно. При работе над своим произведением он планомерно и настойчиво проводил ряд тенденций, которые были интересны Киевской правящей верхушке. В условиях распада Киевского государства надо было всячески подчеркнуть значение государственного единства, значение единой сильной власти, указав, что при отсутствии этой власти неизбежны междоусобицы. Надо было всячески возвеличить правящую династию, показав ее роль в организации Киевского государства». Юшков отдает должное мастерству летописца и отмечает, что его рассказ о призвании князей составлен с большим искусством, так что трудно отделить в нем правду от вымысла. И все же он, по Юшкову, сплошь легендарен. Юшков не видел никакой надобности в гипотезе Грекова, «объясняющей появление норманских варяжских князей в Новгороде приглашением их вместе с военным отрядом и с дружиной одной из враждовавших Новгородских группировок»[14]. Так в исторической науке выхолащивалось конкретное содержание летописных известий о призвании варягов. В них вкладывался лишь идейный смысл, приуроченный к историческим событиям конца XI - начала XII века. Сама же варяжская проблема становилась ареной идеологического и политического противостояния. Красноречиво в этой связи заявление Грекова: «Легенда о «призвании варягов» много веков находилась на вооружении идеологов феодального государства и была использована русской буржуазной наукой. Ныне американско-английские фальсификаторы истории и их белоэмигрантские прислужники - космополиты вновь стараются использовать эту легенду в своих гнусных целях, тщетно пытаясь оклеветать славное прошлое великого русского народа. Но их попытки обречены на провал»[15]. Характерно, что эти обличения звучали со страниц солидного академического издания, свидетельствуя о превращении истории в служанку политики. В середине 50-х - начале 60-х годов такого рода заявления оценивались как вульгаризация и упрощение сложных вопросов исторической науки[16]. Исследование Сказания о призвании варягов продолжалось. Возникновение легенды о призвании князей Б. А. Рыбаков связал с историей Великого Новгорода: «Стремление новгородцев в XI-XII вв. обособиться от власти киевских князей, широкие торговые связи Новгорода со Скандинавией, использование новгородскими князьями в борьбе с Киевом наемных варяжских отрядов (Владимир и Ярослав в начале их деятельности) - все это в сочетании с тенденцией избирать себе князя и породило в новгородском летописании XI-XII вв. вымыслы о призвании варяжских князей и затем отождествление варягов с русью». Впоследствии Сильвестр, оправдывая призвание Мономаха в Киев, воспользовался новгородской летописью и внес ее рассказ в отредактированную им Повесть временных лет. Рыбаков полагает, что к тому моменту, когда на Севере славянского мира появились варяги, в Среднем Поднепровье уже сложилась Киевская Русь. «Варяги-пришельцы не овладевали русскими городами, а ставили свои укрепленные лагеря рядом с ними»[17]. Автор признает реальность Рюрика, но сомневается в двух других героях легенды - Синеусе и Труворе, считая их происхождение анекдотическим. Такое происхождение «братьев» Рюрика «говорит нам и о степени достоверности всей легенды в целом. Она сфабрикована, очевидно, из различных преданий и рассказов, в которых историческая правда сплеталась с вымыслом, окружившим описание событий, происходивших за два столетия до их записи. Источником сведений о Рюрике и его «братьях», вероятнее всего, был устный рассказ какого-нибудь варяга или готландца, плохо знавшего русский язык». Важно отметить, что Рыбаков допускает наличие «исторической правды» в легенде. Но еще более существенно то, что он выделял норманский период в истории Руси, охватывающий три десятилетия (882-911 гг.), когда «власть в Киеве захватил норманский конунг Олег, ставший на время киевским князем»[18]. В книге, вышедшей сравнительно недавно, фигурирует уже новгородец, «плохо знавший шведский язык», поскольку «принял традиционное окружение конунга за имена его братьев»: Синеус - Sine hus («свой род») и Трувор - thru varing («верная дружина»). Достоверность легенды в целом невелика. «Было ли призвание князей или, точнее, князя Рюрика?» - ставит вопрос Рыбаков. Он полагает, что «ответы могут быть только предположительными. Норманские набеги на северные земли в конце IX и в Х в. не подлежат сомнению. Самолюбивый новгородский патриот мог изобразить реальные набеги «находников» как добровольное призвание варягов северными жителями для установления порядка. Такое освещение варяжских походов за данью было менее обидно для самолюбия новгородцев, чем признание своей беспомощности. Могло быть и иначе: желая защитить себя от ничем не регламентированных варяжских поборов, население северных земель могло пригласить одного из конунгов на правах князя с тем, чтобы он охранял его от других варяжских отрядов. Приглашенный князь должен был «рядить по праву», т. е. мыслилось в духе событий 1015 г., что он, подобно Ярославу Мудрому, оградит подданных какой-либо грамотой». Рыбаков не выделяет теперь «норманский период» в истории Руси конца IX - начала Х века. Источники, по его мнению, «не позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для организованной Киевской Руси, но даже и для той федерации северных племен, которые испытывали на себе тяжесть варяжских набегов. Даже легенда о призвании князя Рюрика выглядит как проявление государственной мудрости самих новгородцев»[19]. Если Рыбаков рассматривал «призвание Рюрика» как один из возможных вариантов толкования варяжской легенды, то А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов и Г. С. Лебедев не видят ему никакой альтернативы. Исходя из своих преувеличенных представлений о Ладоге «как первоначальной столице Верхней Руси», они именно ладожан наделяют инициативой «призвания Рюрика», которое, по уверению авторов, будучи «дальновидным» шагом, явилось «хорошо продуманной акцией, позволяющей урегулировать отношения практически в масштабах всей Балтики». По словам Лебедева, историческая канва событий «предания о варягах» ныне «восстанавливается подробно и со значительной степенью достоверности»[20]. Летописное «сказание о варягах» воспринимается, стало быть, названными учеными как вполне доброкачественный исторический материал, позволяющий воссоздать реальные события конца IX в., пережитые Северной Русью. Таким образом, в советской историографии существуют три подхода к известиям летописи о призвании варягов. Одни исследователи считают их в основе своей исторически достоверными. Другие - полностью отрицают возможность видеть в этих известиях отражение реальных фактов, полагая, что летописный рассказ есть легенда, сочиненная много позже описываемых в ней событий в пылу идеологических и политических страстей, волновавших древнерусское общество конца XI - начала XII века. Третьи, наконец, улавливают в «предании о Рюрике» отголоски действительных происшествий, но отнюдь не тех, что поведаны летописцем. Кроме того, они говорят и об использовании этого предания в идейно-политической борьбе на грани XI и XII столетий. Последняя точка зрения представляется более конструктивной, чем остальные. Что можно добавить или возразить по поводу имеющихся в исторической литературе суждений относительно рассказа летописца о призвании варягов? Необходимо прежде всего отделить вопрос об идейно-политическом звучании варяжской легенды на Руси конца XI - начала XII в. от проблемы ее исторического содержания, связанного со второй половиной IX века. Выскажем сразу же несогласие с идеей антигреческой направленности легенды, обусловленной будто бы стремлением отстоять суверенитет Руси, отбросить притязания Византии на «игемонию»[21]. Покушения Константинополя на политическую независимость Руси не находят обоснования в источниках, где «нет и намека на то, будто империя посягала на политическую самостоятельность Руси. Нет и намека на то, что какой-нибудь грек-митрополит (хоть он и являлся агентом империи) претендовал на заметную политическую роль»[22]. Поэтому «ни о какой вассальной зависимости от Византии, кроме признания авторитета императора и его первенства в системе христианских держав, не может идти речь при характеристике отношений между Русью и Византией»[23]. Нельзя также мотив братьев, представленный в Сказании, ограничивать только идеей «родового единства русских князей» и «династической унификации». В идейной ткани легенды обнаруживается сложное смысловое переплетение. Новгородские и киевские идеологи по-разному воспринимали рассказ о варяжских князьях, находя в нем то, что отвечало их настроениям и чаяниям. Для Южной Руси конца XI - начала XII в., истощаемой княжескими «которами», идея братства и единения князей была актуальной. В Новгороде она не имела такой остроты. Зато внутриволостные и некоторые территориальные вопросы приобрели несомненную злободневность. Верховенство Новгорода в волости, куда входили крупные по тому времени города, такие, как давняя его соперница Ладога и набиравший силу Псков, - вот что занимало новгородскую общину. В Сказании о варягах этот интерес обозначен достаточно рельефно. Он проглядывает здесь первый раз, когда говорится о том, что старший брат Рюрик сел на княжение в Новгороде, а его младшие братья обосновались в городах, тянущих к волховской столице, и второй раз, когда речь идет о смерти Синеуса и Трувора и об установлении единовластия Рюрика. В Новгородской Первой летописи это выглядит так: «И седе старейший в Новегороде, бе имя ему Рюрик; а другыи седе на Белеозере, Синеус, а третей в Изборьске, имя ему Трувор... По двою же лету умре Синеус и брат его Трувор, и прия власть един Рюрик, обою брату власть, и нача владети един». Лаврентьевская летопись содержит продолжение данного сюжета: «И прия власть Рюрик, и раздая мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро. И по тем городом суть находници варязи, а перьвии насельници в Новегороде словене, в Полотьски кривичи, в Ростове меря, в Беле-озере весь, в Муроме мурома; и теми всеми обладаше Рюрик»[24]. Легко заметить двустороннюю направленность приведенного летописного отрывка: внутриволостную и межволостную. Что это означает? Новгород, во-первых, заявлял о своих претензиях на господствующее положение в волости, поскольку издревле являлся средоточием верховной власти, распространявшей свое действие на соседние города и земли. Во-вторых, он объявлял города Верхней Волги находящимися в сфере своих интересов, то есть притязал на эти города. Такая политика Новгорода вытекала из конкретной исторической ситуации, сложившейся в конце XI - начале XII века. К этому времени Новгород заметно продвинулся в приобретении самостоятельности и независимости от Киева. В городе укрепляется местный институт посадничества[25]. Представители киевской власти вытесняются новгородскими «чиновниками». Так в Ладоге появляется новгородская администрация[26]. Вместе с тем обостряются внутриволостные отношения с такими крупными городами Новгородской земли, как Псков и Ладога, которые тяготеют к отделению от Новгорода и образованию собственных волостей. Внешне стремление к суверенитету выражалось в попытках обзавестись у себя княжеским столом, что на короткое время удалось Пскову; там нашел себе приют князь Всеволод Мстиславич, изгнанный новгородцами. Военный конфликт произошел у Новгорода с Ладогой, о чем, возможно, говорит летописная запись: «Идоша в Ладогу на воину». Но самое замечательное состоит в том, что ладожане в начале XII в. создают свою версию Сказания о призвании варяжских князей, согласно которой Рюрик княжит сначала в Ладоге, а лишь потом переходит в Новгород[27]. А. Г. Кузьмин верно почувствовал в ладожском варианте Сказания соперничество двух северных городов. Но он ошибся, сведя это соперничество к первоначальному смыслу всего Сказания. Оно, по нашему убеждению, заключает производный смысл, обусловленный историческими реалиями конца XI — начала XII века. То была идеологическая акция ладожской общины в ходе борьбы с Новгородом за создание собственной волости. Однако Ладога не сумела добиться поставленной цели, оставшись пригородом Новгорода, тогда как Псков получил со временем желанную свободу. Сообщение летописца о княжении Синеуса на Белоозере выводит нас на межволостной уровень отношений Новгорода. Само княжение Синеуса, безусловно, вымысел. В IX в., как известно, Белоозера еще не было. Археологически город прослеживается только с Х века[28]. Отсюда затруднения, испытываемые исследователями, при определении «третьего племени-федерата» - участника северо-западного межплеменного союза. А. В. Куза считал, что «им могли быть и меря, и чудь, и даже весь или мурома, упомянутые Повестью временных лет. Вероятно, в роли союзников словен и кривичей устное предание помнило чудь вообще, а не какое-нибудь конкретное племя. Впоследствии летописцы или их информаторы, пытаясь осмыслить давно минувшие события, руководствовались на этот счет своими соображениями». Он склонялся к выводу о замене Ладоги, упоминаемой в устном предании, на Белоозеро, произведенной позднее интерпретатором этого предания[29]. Нам думается, что Белоозеро не только отсутствовало в первоначальной версии Сказания о «призвании варягов», но и не было заменой другого города. Оно появилось тоща, когда предание стало записываться и переписываться древними книжниками, то есть во второй половине XI - начале XII в., - во время интенсивного формирования городских волостей-земель, или городов-государств, в процессе которого возникали межволостные территориальные конфликты. Новгородская община пыталась установить свое влияние на Верхней Волге, движимая торгово-экономическими и геополитическими соображениями. Для этого у нее были основания, поскольку уже с IX в. волжская система становится торной дорогой новгородских словен и северо-западных финно-угров в их движении в Залесскую землю. В Белозерье же славяне начали проникать с Х в., утвердившись здесь даже раньше, чем в Приладожье. Белоозеро в Х в. заселялось преимущественно новгородскими словенами, что способствовало поддержанию связей между белозерцами и новгородцами[30].
На рубеже XI и XII вв. Верхнее Поволжье становится театром межволостных и межкняжеских войн. Активную роль в них играют новгородцы, обеспечившие победу Мстислава над Олегом в решающей битве «на Кулачьце»[31]. Наивно думать, будто новгородцы втягивались в княжеские междоусобицы помимо своей воли и вопреки своему желанию. Межкняжеская борьба - это нередко поверхностное отражение процессов, происходивших в глубинах народной жизни[32]. Наступательная политика новгородцев в Верхнем Поволжье вылилась в 30-е годы XII в. в ряд походов. Она несколько ослабла после сокрушительного поражения новгородских полков в сражении при Ждане горе в 1135 году[33]. Представляет интерес в плане истории текста Сказания о варягах и упоминание Ростова среди городов, которые Рюрик роздал своим мужам в кормление. Сама передача городов в кормление, соответствующая историческим реалиям второй половины XI-XII в., указывает на позднее происхождение записи о рюриковом пожаловании. Во время Рюрика, Олега и Игоря княжеским мужам предоставлялось право сбора дани с «примученных» племен, у которых данщики бывали наездами. На этом праве вырос своеобразный вассалитет, характеризуемый К. Марксом как примитивная ленная система, существовавшая «только в форме сбора дани»[34]. Ростов попал в рассказ о призвании варягов, возможно, по инициативе князя Мстислава, находившегося под впечатлением от многочисленных военных конфликтов конца XI - начала XII в. из-за верхневолжских земель. Но если учесть, что редактирование Повести временных лет было поручено Мстиславом некоему новгородцу, то в упоминании Ростова, подчиненного Рюрику, правящему в Новгороде, следует предположить интерес не столько князя Мстислава, сколько новгородской общины и рассматривать данное упоминание как идеологическую форму притязания волховской столицы на влияние в верхневолжском регионе. Не случайно текст редакции Мстислава переносится в новгородские летописи[35]. Помимо Ростова в перечне городов, которыми распорядился Рюрик, значится и Полоцк, что опять-таки может быть понято лишь в контексте событий второй половины XI — начала XII века. Отношения Новгорода с Полоцком характеризовались яростной враждой. Особенно много зла причинил новгородцам Всеслав Полоцкий, неоднократно опустошавший и поджигавший их город. Но самый ощутимый удар Новгороду Всеслав нанес в 1065 г.: «Приде Всеслав и възя Новъгород, с женами и с детми; и колоколы съима у святыя Софие. О, велика бяше беда в час тыи; и понекадила съима»[36]. Беда великая стряслась с Новгородом: враг захватил его святыни, что, по понятиям людей того времени, было настоящей катастрофой, ибо лишало покровительства богов, делая беззащитным перед внешними враждебными силами. Упорную и длительную борьбу вели полоцкие князья с Владимиром Мономахом и Мстиславом, сыном Мономаха. Дело дошло даже до высылки в 1130 г. полоцких правителей в Византию[37]. Неприязни к Полоцку у новгородцев и «вскормленного» ими Мстислава было предостаточно, чтобы не упустить возможности выставить «город кривичей» перед читателями летописей как город издревле второразрядный, подчиненный власти новгородского князя. Этим и воспользовался новгородский книжник, редактировавший Повесть временных лет по заданию Мстислава. А затем этот политический выпад против Полоцка был использован составителями новгородских летописей. Рыбаков с полным основанием писал, что в результате редакторской работы начала XII в. варяжская легенда «обросла деталями, вставками, новыми генеалогическими домыслами»[38]. Подобные новации вносились, как мы видели, по политическим мотивам. Политический характер имело и сообщение о призвании варяжских князей как таковом. Оно не оставалось однозначным, а усложнялось со временем. По наблюдению Рыбакова, «в русской исторической литературе XI в. существовали и боролись между собой два взгляда на происхождение Русского государства. Согласно одному взгляду, центром Руси и собирателем славянских земель являлся Киев, согласно другому - Новгород». Исторический труд, призванный «выдвинуть на возможно более заметное место в русской истории Новгород», - «Остромирова летопись», или шахматовский новгородский свод 1050 года, где впервые и было записано Сказание о призвании варягов[39]. Принимая мысль Рыбакова, что «новгородское посадничье летописание» повествованием о призвании князей утверждало паритет Новгорода с Киевом в создании русской государственности[40], следует подчеркнуть и практическое значение этого, на первый взгляд сугубо исторического экскурса. Думается, оно заключалось в идеологическом обосновании борьбы Новгорода за независимость от киевских князей, распоряжавшихся новгородским столом и властно вмешивавшихся во внутреннюю жизнь местной общины. Из «Остромировой летописи» легенда о призвании варягов перешла в «общерусское летописание», получив в XII в. «совершенно иное толкование». В Повести временных лет третьей редакции, осуществленной по инициативе Мстислава Владимировича, она «приобретала теперь новый смысл, более общий, как историческое объяснение происхождения княжеской власти вообще. Мстислав был вторично выбран новгородцами в 1102 г. Владимир был выбран в нарушение отчинного принципа Любечского съезда в 1113 г. Не исконность княжеской власти с незапамятных времен, как это было у Нестора, а всенародное избрание, приглашение князя со стороны - вот что выдвигалось на первое место. А что место действия переносилось из древнего Киева в окраинный Новый город, любезный сердцу Мстислава, это было не так уж важно»[41]. Не со всеми, однако, положениями Рыбакова можно согласиться. Несколько поспешным представляется тезис, будто в XII в. легенда о призвании варяжских князей получила «совершенно иное толкование». Правильнее было бы сказать, что содержание ее стало более емким и сложным, отвечая запросам не только Новгорода, но и Киева, не только новгородской, но и киевской общины. Легенда приобретает полифоническое звучание. Но самое, пожалуй, существенное заключалось в том, что она теперь в большей мере соответствовала исторической действительности, чем полвека назад. Если во времена Ярослава воля новгородцев («захотели они прогнать варягов-разбойников - и прогнали за море; захотели они призвать такого князя «иже бы владел нами и рядил на по праву» и призвали»[42]) была скорее желанной, чем реальной, то в начале XII в. наметился перелом в отношениях Новгорода с князьями, а к исходу 30-х годов данного столетия принцип свободы среди князей восторжествовал окончательно. В этих условиях Сказание о призвании князей ...

 Отправлено: 24.02.07 17:40. Заголовок: Re:

... -варягов превращается в своеобразный манифест политической вольности Новгорода. Сказание также декларировало приоритет Новгорода над Киевом в создании государственности на Руси, что во Введении к Новгородской Первой летописи младшего извода выражено словами: «Преже Новгородчкая волость и потом Кыевская»[43] Наконец, в ней проводилась идея «первородности» княжеской власти в Новгороде, ее независимости от Киева и других крупных волостных центров, пытавшихся влиять на замещение новгородского княжеского стола. В этой связи привлекает внимание летописная фраза: «Новугородьци, та суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени». Так читаем в Повести временных лет. В Новгородской Первой летописи текст яснее и короче: «И суть новгородьстии людие до днешняго дни от рода варяжьска»[44]. Рыбакову эта фраза кажется неясной и запутанной. Но на самом деле она, по нашему убеждению, таковой не является. Надо лишь вспомнить об особенностях мышления древних народов, наделявшего правителей сверхъестественной, божественной силой. Народная фантазия превращала их в родоначальников племен и народов, то есть творила этногенетические предания[45]. В качестве отечественного примера можно назвать предание о Кие, Щеке и Хориве, сохранившееся в Повести временных лет. По всей видимости, оно, как полагает Д. С. Лихачев, «имело культовое значение и сохранялось в Киеве в связи с почитанием киевлянами своих пращуров»[46]. Именно духом преданий о пращурах веет от слов киевлян, говоривших Аскольду и Диру: «Была суть 3 братья, Кий, Щек, Хорив, иже сделаша градоко сь, изгибоша, и мы седим род их платяче дань козаром». Как видим, «кияне» считали себя потомками Кия, Щека и Хорива, а именитых братьев - своими родоначальниками[47]. Этот летописный фрагмент дает ключ к пониманию мотива о новгородцах «от рода варяжска». Согласно ему, прародителями, родоначальниками новгородцев являются варяжские князья, почему «людье ноугородьци» и есть «от рода варяжска», хотя «преже бо беша словени». Эта головокружительная, исходя из современной логики, комбинация выдержана в нормах традиционного мировоззрения древних людей, склонных искать у истоков этнической или политической жизни племен, чужих и собственных, овеянные мифологией фигуры героев. Для новгородцев таковыми были варяги Рюрик, Синеус и Трувор, положившие начало их политического бытия с его особенностями, основанными на свободе призвания и изгнания правителей. Заметим, что здесь имеется еще одно противопоставление новгородцев киевлянам: первые - потомки Рюрика с братьями, вторые - Кия с братьями. Наряду с этим новгородские патриоты, выдумав трех братьев-родоначальников, уравняли Новгород с Киевом, чтившим память Кия, Щека и Хорива. Такова идея новгородского рассказа о призвании варягов. Но этот рассказ был известен и киевлянам, истолковавшим его на собственный лад. Причины включения новгородского Сказания в Повесть временных лет исследователи объясняли по-разному. Согласно Лихачеву, это было сделано «печерским летописцем» для пропаганды единства и братства древнерусских князей, чтобы восстановить среди них мир и согласие. Мавродин вслед за Грековым связывал использование легенды Сильвестром с целью оправдать вокняжение Владимира Мономаха в Киеве[48]. Более предпочтительным представляется мнение Рыбакова, согласно которому варяжская легенда, помещенная в Повесть временных лет, проводила идею «всенародного избрания, приглашения князя со стороны», противопоставленную мысли об «исконности княжеской власти с незапамятных времен», каковой придерживались прежние летописцы[49]. К сожалению, Рыбаков не обосновал должным образом свою, на наш взгляд, правильную по сути позицию, ограничившись двумя лишь иллюстрациями (избрания Мстислава новгородцами в 1102 г. и Владимира Мономаха киевлянами в 1113 г.), что создает впечатление случайности заключений. Появление легенды в Киевском своде, по нашему убеждению, обусловливалось переменами в характере княжеской власти. Менялось положение князя в обществе, он превращался в орган общинной власти, пиком выражения которой являлось народное собрание — вече, то есть сходка всех свободных жителей Киева и его окрестностей. В основе этих изменений лежал процесс образования волостей-земель, или городов-государств, ще князю хотя и отводилась весьма существенная роль верховного правителя, но подотчетного вечевому собранию. Перемены происходили постепенно, исподволь. Однако их результаты зримо уже обозначились в киевских событиях 1068-1069 гг., когда горожане изгнали князя Изяслава, а на его место избрали Всеслава Полоцкого[50]. Обстоятельства появления в 1113 г. на киевском столе Владимира Мономаха еще показательнее. Он приехал в Киев по решению местного веча, которое пригласило его к себе на княжение. С Владимира Мономаха начинается, вероятно, систематическая практика избрания (приглашения) князей киевским вечем. Сын Мономаха прошел также через избрание, о чем можно судить по словам новгородского летописца: «Преставися Володимирь великыи Кыеве, сын Всеволожь; а сына его Мьстислава посадиша на столе отци». А через два десятилетия князья садятся в Киеве уже «на всей воли» киевлян[51]. Случалось, конечно, князья захватывали киевский стол с помощью силы. Но «кияне» с ними плохо уживались, ожидая удобного момента, чтобы выдворить из города неугодных правителей. Ко времени призвания в Киев Владимира Мономаха в общественном сознании киевлян созрела идея о вечевом избрании князей как естественном и законном способе их замещения. Она вошла в противоречие с принципом, выработанным князьями в 1097 г. на Любечском съезде: «Кождо да держить отчину свою»[52]. Договоренность князей осталась пустым звуком. Возобладало народное призвание, борьба за утверждение которого велась не только на вечевых площадях, но и на страницах летописей. Чтобы оправдать новьш порядок, надо было освятить его стариной. Легенда о призвании варягов хорошо подходила для этого. По Рыбакову, «было не так уж важно», что «место действия переносилось из древнего Киева в окраинный Новый город»[53]. Наоборот, для киевских идеологов очень важно было то, что события начинались в Новгороде, куда прибыли «призванные» князья и откуда потом они перебрались в Киев. Только таким образом удалось бы показать пришлость князей, стороннее происхождение княжеской власти в Киеве. Для этого также потребовалось затушевать местную княжескую династию, ведущую родословие от Кия, что и было сделано в сцене появления Аскольда и Дира в Киеве: «И поидоста по Днепру, и идуче мимо и узреста на горе градок. И упрощаста и реста: «Чий се градок?» Они же реша: «Была суть 3 братья, Кий, Щек, Хорив, иже сделаша градоко сь, и изгибоша, и мы седим род их платяче дань козаром». Аскольд же и Дир остаста в граде семь, и многи варяги съвокуписта, и начаста владети польскою землею»[54]. Рассказ построен так, что Киев выглядит городом без князя, почему Аскольд и Дир просто остаются в нем, не совершая переворота и захвата власти. Отсутствие княжеской власти в городе подчеркивается здесь лексически: Киев, собственно, не «город», а «градок», то есть неполноценный город. Под пером летописца княжеская власть в Киеве оказывается не только пришлой, но и запятнанной кровью: Олег, приплывший из Новгорода, коварно убивает Аскольда и Дира, садясь на княжение. По этике древнерусского общества времен составления Повести временных лет такое средство вокняжения являлось безнравственным, противоречащим христианским заповедям и морали. Итак, для того, чтобы провозгласить право вечевого приглашения и избрания князей, киевскому летописцу пришлось отказаться от идеи исконности и непрерывности княжеской власти в Киеве с незапамятной поры[55], а также бросить тень на ее «учредителей». Конечно, эту идеологическую акцию нельзя назвать прокняжеской. Она была предпринята в соответствии с потребностями киевской общины, что вполне естественно, ибо доминантой социальной жизни являлась община, а не князь или элитарная верхушка. Взгляд на летописцев как на проводников феодальной идеологии, интересов князей, бояр и высших иерархов церкви, широко распространенный в современной исследовательской литературе, представляется однобоким, отчасти даже поверхностным. Выдающийся знаток истории русского летописания М. Д. Приселков говорил: «Самые первые летописные своды Киева XI в. дают нам возможность глубже заглянуть чрез них в социальную жизнь, поскольку эти летописные своды отражали точку зрения управляемых, а не правителей»[56]. Полагаем, «точка зрения управляемых» отражалась также в летописных сводах XII в., примером чего и служит Сказание о варягах в составе Повести временных лет, независимо от того, кому мы обязаны включением ее в летопись - игумену Ивану, иноку Нестору, игумену Сильвестру или безымянному третьему редактору памятника. Выдвигая на первое место «всенародное избрание, приглашение князя со стороны» (Рыбаков), киевские идеологи, опиравшиеся для этого на варяжскую легенду новгородского происхождения, поневоле уступали Новгороду первенство в создании государственности на Руси[57]. Отсюда и пошли впоследствии разговоры о старейшинстве Новгорода над Киевом. Но диалектика жизни обращала данную уступку к выгоде для Киева, освоенного Рюриковичами в качестве главной своей «резиденции», названной ими «матерью градов русских», что давало киевской общине основание направлять в Новгород князей и тем самым ставить его в зависимость от себя.
Мы рассмотрели идейную структуру Сказания о призвании варягов, стараясь показать, как использовали его новгородцы и киевляне на рубеже XI—XII вв. при решении своих задач. Каково же историческое содержание Сказания, отнесенное к концу IX в., или к событиям 250-летней давности? Имело ли место призвание варягов? Если имело, то что означало оно? «Призвание», думается, было, но не на княжение, а для помощи в войне и не трех мифических братьев, а одного варяжского конунга с дружиной. Племенем, которое пригласило варяжский отряд наемников, являлись, вероятно, новгородские словене, боровшиеся за господство в родственном словенском союзе племен и стремившиеся завоевать руководящее положение в суперсоюзе, куда, помимо словен, входили племена кривичей и чуди. Греков и Мавродин, как мы знаем, допускают возможность найма новгородцами вспомогательного варяжского отряда, а Рыбаков, исходя из факта норманских наездов, полагает, что один из подобных наездов «был изображен новгородским патриотом как вполне добровольное приглашение, изъявление воли самих новгородцев»[58]. В последнем случае надо признать факт варяжского завоевания, замаскированный стыдливо патриотически настроенным новгородцем. Вряд ли это было в действительности. Более правдоподобно приглашение норманского конунга с дружиной, превращенное позднее в призвание варягов на княжение. Для такого предположения есть некоторые летописные данные, не учтенные в должной мере новейшими исследователями. В Новгородской Четвертой летописи читаем: «Въсташа Кривици и Словени и Меря и Чюдь на Варягы, изъгнаша я за море, и не даша им дани, начаша сами себе владими и городы ставити; и не бе в них правды; и воста род на род; и бысть межи ими рать велия, усобица, и воевати почаша сами на себе. И реша сами к себе: «поищем собе князя, иже бы володил нами и радил ны и судил в правду». И... послаша за море к Варягом... Реша Чюдь, Словене, Кривици Варягом: «вся земля наша добра и велика есть, изобилна всем, а нарядника в ней нет; и пойдите к нам княжить и володить нами». Изъбрашася от Немець три браты с роды своими, и пояша с собою дружину многу. И пришед старейшиною Рюрик седе в Новегороди, а Синеус, брат Рюриков, на Белиозере, а Трувор вы Избрьсце; и начаша воевати всюды» (курсив мой. - И. Ф.)[59]. Бросается в глаза явная несогласованность рассказа о призвании Рюрика в качестве «нарядника», обязанного «володеть, рядить и судить в правду», с известиями о его приезде в окружении большой дружины и начатых им войнах «всюды». Второе решительно подрывает первое и может быть объяснено только тем что Рюрик прибыл к словенам для оказания военной поддержки племени, призвавшему варягов на помощь. Можно ли доверять сообщению Новгородской Четвертой летописи? Отбросить, не задумываясь, ее показания - самое простое дело. Но источниковедческий анализ вскрывает сложность состава протографа Новгородской Четвертой летописи: «Соединив ПВЛ в редакции Лаврентьевской - Троицкой летописи с новгородским летописанием, основанным на Начальном своде, сводчик использовал еще несколько сводов, претендовавших на общерусский характер (свод, близкий к Ипатьевской, суздальско-ростовский и тверской своды), в результате чего в первую часть летописи попали и такие известия, которых не было ни в ПВЛ, ни в Новгородской I летописи»[60]. Следовательно, нет причин относиться с полным недоверием к разночтениям в Сказании о призвании князей-варягов Новгородской Четвертой летописи, версия которой могла восходить к сведениям, не дошедшим до нас в других летописных сводах. Военная помощь, оказанная варягами новгородским словенам, была, очевидно, довольно эффективной, что и побудило их конунга посягнуть на местную княжескую власть. Вспомним схожий случай, происшедший столетие спустя, коща варяги помогали князю Владимиру овладеть Киевом. Войдя в город, варяги заявили Владимиру: «Се град нашь; мы пряхом и, да хочем имати окуп на них, по 2 гривне от человека». Это и понятно, ибо власть и тогда и раньше добывалась силой. «Государственный переворот», сопровождавшийся истреблением словенских князей и знатных людей, признавался рядом советских историков. О нем писал Греков в своих ранних работах, посвященных Киевской Руси. По словам Мавродина, варяжскому викингу, призванному на помощь одним из словенских старейшин, «показалось заманчивым овладеть самим Holmgard - Новгородом, и он, с дружиной явившись туда, совершает переворот, устраняет или убивает новгородских «старейшин», что нашло отражение в летописном рассказе о смерти Гостомысла «без наследия», и захватывает власть в свои руки»[61]. О физическом устранении Рюриком новгородского князя и окружавшей его знати можно догадаться по некоторым сведениям Никоновской летописи, уникальным в русском летописании. Под 864 годом в летописи говорится: «Оскорбишася Новгородци, глаголюще: «яко быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его. Того же лета уби Рюрик Вадима храброго, и иных многих изби Новгородцев съветников его»[62]. В 867 г. «избежаша от Рюрика из Новагорода в Киев много Новгородцкых мужей»[63]. Известно, что древняя хронология летописей условна: под одним годом летописцы нередко соединяли события, происходившие в разные годы. Имело место, вероятно, и обратное, то есть разъединение происшествий, случившихся единовременно, по нескольким годам. Последнее, видимо, мы и наблюдаем в Никоновской летописи. Но, разбивая происшедшее на ряд разновременных эпизодов, летописец изменял ход и смысл действий, связанных с переворотом. Получалось, что после захвата Рюриком власти недовольные новгородцы долго еще сопротивлялись насильнику. Именно так и поняли средневекового «списателя» ученые-историки, дореволюционные и советские. «Касательно определения отношений между призванным князем и призвавшими племенами, - рассуждал С. М. Соловьев, - сохранилось предание о смуте в Новгороде, о недовольных, которые жаловались на поведение Рюрика и его родичей или единоземцев и во главе которых был какой-то Вадим; этот Вадим был убит Рюриком вместе с новгородцами, его советниками». Однако смуты продолжались, ибо в предании повествуется, «что от Рюрика из Новгорода в Киев бежало много новгородских мужей». Соловьев обращается к «последующим событиям новгородской истории» и встречает сходные явления: «И после почти каждый князь должен был бороться с известными сторонами и если побеждал, то противники бежали из Новгорода к другим князьям на юг, в Русь, или в Суздальскую землю, смотря по обстоятельствам. Всего же лучше предание о неудовольствии новгородцев и поступке Рюрика с Вадимом и с советниками его объясняется рассказом летописи о неудовольствии новгородцев на варягов, нанятых Ярославом, об убийстве последних и мести княжеской убийцам»[64]. С полным вниманием к известиям Никоновской летописи о Вадиме Храбром с советниками, пострадавшими от Рюрика, относился Мавродин: «Вокняжение Рюрика в Новгороде, - замечал он, - произошло в результате переворота, помимо воли и желания новгородских «мужей» и даже вопреки им, а это, естественно, породило борьбу между узурпаторами-варягами и новгородцами, стремившимися сбросить навязанную им оружием власть варяжского викинга». Сопротивление новгородских «мужей» было «длительным и сильным»[65]. Толкование Соловьевым и Мавродиным известий о Вадиме Храбром и «мужах»-новгородцах, возмущенных поведением Рюрика и сопровождавших его варягов, не учитывает воззрений древних людей на власть и способы ее приобретения, отвечая более образу мыслей человека нового времени. Задача же исследователя заключается в том, чтобы взглянуть на события новгородской истории второй половины IX в. с точки зрения их участников. Начнем с главного героя противной Рюрику стороны - Вадима. Летописец ничего не говорит о социальном статусе Вадима, но именует его Храбрым, оставляя нам хотя и крошечную, но все же зацепку для дальнейших размышлений. Храбрый - это, конечно, прозвище, характеризующее того, кому оно дано[66]. Отталкиваясь от него, определяем род деятельности Вадима как военный. Храбрость на войне - качество, которое высоко ценилось в традиционных обществах. «Храбор на рати» - одна из наиболее восторженных характеристик древнерусских князей, читаемых в летописях. Князья, особенно прославившиеся храбростью, мужеством и удальством, получали и соответствующие прозвища: Мстислав Храбрый, Мстислав Удатный (Удалой). Возвращаясь к Вадиму Храброму, можем теперь предположить, что перед нами словенский военный предводитель, вождь или князь[67]. В лице же «советников» Вадима мы сталкиваемся, по всей видимости, с новгородскими старейшинами. Рюрик, убив Вадима и соправительствующих с ним старейшин, сам становится князем. Скорее всего, захват власти и убийство представителей высшего, говоря современным языком, эшелона власти новгородских словен были единовременной акцией. Но если кровавая драма растянулась на несколько актов, то, бесспорно, не на годы, как это изображено летописцем. Длительное сопротивление новгородцев Рюрику после смерти Вадима Храброго и старейшин должно быть исключено. Почему? У первобытных народов верховная власть не всегда передавалась по наследству и доставалась тому, кто, например, победил правителя в единоборстве. Убийства властителей порой следовали одно за другим. Скажем, «за то время, пока Фернанд Перес д'Андрад по пути в Китай нагружал в княжестве Пассиер свой корабль пряностями, были убиты два правителя. Причем это не вызвало в городе ни малейших признаков волнения; жизнь продолжала идти своим ходом, как будто цареубийство было здесь обычным делом. Однажды за один-единственный день со ступеней трона на пыльный эшафот один за другим ступили три правителя. Обычай этот представлялся народу достойным похвалы и установленным свыше. В обоснование его местные жители ссылались на то, что бог не допустил бы, чтобы царь, его наместник на земле, умер насильственной смертью, если бы он своими прегрешениями не заслужил такой участи». Джеймс Джордж Фрэзер, из книги которого взяты эти примеры, упоминает о подобном обычае и у древних славян: «Когда захваченные в плен Гунн и Ярмерик убили князя и княгиню славян и пустились в бегство, язычники кричали им вдогонку, чтобы они возвратились и правили вместо убитого князя. Такое предложение вполне соответствовало представлениям древних славян о престолонаследии. Однако беглецы не вняли посулам преследователей, сочтя их простой приманкой, и продолжали бегство до тех пор, пока крики язычников не смолкли вдали»[68].

Продолжение в следующем посте

 Отправлено: 24.02.07 17:41. Заголовок: Re:

Таким образом, убийство Рюриком словенского князя Вадима с последующим присвоением княжеского титула нельзя считать чем-то необычайным, из ряда вон выходящим. Оно нисколько не диссонировало местным обычаям и понятиям об источниках власти правителей и потому едва ли вызвало в народе замешательство, а тем более жажду мести. Бог на стороне победителя - укоренившийся принцип, владевший умами язычников, каковыми и являлись новгородские словене рассматриваемой поры. Приобретение власти посредством убийства соперника иллюстрирует вся дальнейшая история языческой Руси. Олег, по преданию, убивает Аскольда и Дира, чтобы вокняжиться в Киеве. Ярополк устраняет брата своего Олега. Смертельная опасность нависла над Владимиром. И он, прослышав, «яко Ярополк уби Ольга, убоявся бежа за море». Собрав множество воинов, Владимир «поиде на Ярополка». Намерение свое он не таил, говоря Блуду, воеводе Ярополка: «Поприяй ми! Аще убью брата своего, имети тя хочю во отца место...». Как и следовало ожидать, Ярополк был убит, и «нача княжити Володимер в Киеве един». После смерти Владимира по тем же языческим мотивам Святополк расправляется с Борисом и Глебом, причисленными позднее церковью к лику святых великомучеников, в чем надо видеть не одно лишь воздаяние убиенным братьям за страдания, но и осуждение этого кровавого обычая язычников, греховного с точки зрения христианской морали. Сам Святополк избежал смерти от руки Ярослава благодаря лишь бегству. И все же он «испроверже живот свой» где-то в пустыне «межю Ляхы и Чехы»[69]. Убив правителя, соперник приобретал не только власть, но также имущество, жену и детей побежденного. Летописец, рассказывая об убийстве древлянским князем Малом киевского князя Игоря, подает это в завуалированной форме сватовства Мала к Ольге, вдове покойного Игоря. Но слова древлян не оставляют сомнений на сей счет: «Се князя убихом рускаго; поймем жену его Вольгу за князь свой Мал и Святослава, и створим ему, яко же хощем». Характерны и слова покорности киевлян, произнесенные под впечатлением гибели своего властителя: «Нам неволя; князь нашь убиен...»[70] В действительности, если верить преданию о мести Ольги, все получилось иначе: женитьба не состоялась, древляне наказаны. Но это не мешает нам находить в нем отзвуки архаических обычаев и ритуалов. В соответствии с древними нравами поступил князь Владимир, который, убив Ярополка, «залеже» его жену, «от нея же родися Святополк». Однако точно сказать, кто бьы отцом Святополка, Владимир или Ярополк, летописец не мог, а возможно, и не хотел, ограничившись двусмысленностью: «Бе бо от двою отцю, от Ярополка и от Владимира»[71]. Поэтому мы вправе предположить, что вместе с княжеским столом Владимир взял жену и сына убитого Ярополка. Выпукло и колоритно изображен архаический порядок перехода власти в летописном рассказе о поединке Мстислава с Редедей: «В си же времена (1022 г. - И. Ф.) Мьстиславу сущю Тмуторокани поиде на касогы. Слышав же се, князь касожьскый Редедя изиде противу тому. И ставшема обеима полкома противу собе, и рече Редедя к Мьстиславу: «Чего ради губиве дружину межи собою? Но снидеве ся сама бороть. Да аще одолееши ты, то возмеши именье мое, и жену мои, и дети мое, и землю мою. Аще ли аз одолею, то възму твое все». И рече Мьстислав: «Тако буди». И рече Редедя ко Мьстиславу: «Не оружием ся бьеве, но борьбою». И яста ся бороти крепко, и надолзе борющимися има, нача изнемогати Мьстислав: «О пречистая богородица помози ми. Аще бо одолею сему, съзижю церковь во иш твое». И се рек удари им о землю. И вын зе ножъ, и зареза Редедю. И шед в землю его, взя все именье его, и жену его и дети его, и дань възложи на касогы»[72]. Судя по летописному рассказу, пишет А. В. Гадло, «и «князь касожский», и Мстислав понимали исключительную значимость предстоявшего сражения, и этим было вызвано обоюдное решение обратиться к поединку, то есть к суду высших, сверхъестественных сил, особую связь с которыми каждый из них ощущал и в помощи которых был уверен. Смысл поединка двух вождей и неотвратимость гибели одного из них, несомненно, были понятны и их дружинам, что объясняет их созерцательную позицию на поле боя. Такой способ решения важных политических вопросов в эпоху, о которой идет речь, был широко распространен». Победив касожского князя, Мстислав «приобрел право на власть не только над адыгами, населявшими Кубанскую дельту, но и над всей адыгской общностью, сувереном которой был Редедя. Причем акт единоборства, происходившего открыто на глазах представителей сторон, на паритетных условиях, должен был восприниматься как ритуальная форма передачи власти. Не случайно летопись не говорит ни о сопротивлении адыгов (касогов) Мстиславу, ни о битве, последовавшей за поединком. Согласно повествованию о событиях 1023-1024 гг., Мстислав бьш признан вождем адыгских дружин, и они последовали за ним на Русь, где составили ядро его войск в сражениях с Ярославом»[73]. На фоне привлеченных исторических материалов захват власти Рюриком посредством убийства князя словен Вадима не покажется надуманным рассказом. В примерах с Гунном и Ярмериком, Мстиславом и Редедей мы видим случаи, когда власть могла быть передана или передавалась в руки иноплеменников, умертвивших местного вождя. Таким образом, Сказание о призвании варягов предстает перед нами и в идейном и в конкретно-историческом плане как сложное и многослойное произведение, создававшееся и обрабатывавшееся на протяжении довольно длительного времени, заключающее в себе отголоски различных эпох восточнославянской и древнерусской истории. В этом оно родственно памятникам устного народного творчества, например былинам. Вот почему полностью отрицать причастность Сказания к фольклорной традиции и утверждать сугубо литературное его происхождение нет достаточных оснований. Но соотношение в нем фольклорного и литературного начал должно стать предметом специального исследования.

Примечания:

[1] Повесть временных лет (ПВЛ). Ч. 1. М.- Л. 1950, с. 18.

[2] ШАСКОЛЬСКИЙ И. П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М. - Л. 1965, с. 56.

[3] См. Современник, 1860, т. 80, отд. 1, с. 279.

[4] ИЛОВАЙСКИЙ Д. И. Разыскания о начале Руси. М. 1876, с. 238-239.

[5] ШАХМАТОВ А. А. Сказание о призвании варягов. СПб. 1904; ЕГО ЖЕ. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб. 1908, с. 289-340.

[6] См.: ПАРХОМЕНКО В. А. Русь в IX веке. — Известия Отделения русского языка и словесности, 1917, т. 22, кн. 2, с. 128-129; ЕГО ЖЕ. У истоков русской государственности (VIII-XI вв.). Л. 1924, с. 5, 7.

[7] ПОКРОВСКИЙ М. Н. Избранные произведения. Кн. 1. М. 1966, с. 98.

[8] ГРЕКОВ Б. Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.- Л. 1936, с. 170-171, 9; ТО ЖЕ. М.- Л. 1937, с. 170-171, 9; ЕГО ЖЕ. Киевская Русь. М.—Л. 1939, с. 227-228.

[9] ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь, с. 12, 229; ЕГО ЖЕ. Борьба Руси за создание своего государства. М.-Л. 1945, с. 50; ЕГО ЖЕ. Киевская Русь. М. 1953, с. 452.

[10] МАВРОДИН В. В. Образование Древнерусского государства. Л. 1945, с. 211-213.

[11] РУБИНШТЕЙН Н. Л. Путаная книга по истории Киевской Руси. - Вопросы истории, 1946, № 8-9, с. 113; ПОКРОВСКИЙ С. А. Новый труд об образовании древнерусского государства. - Советское государство и право, 1946, № 5-6, с. 93; БАЗИЛЕВИЧ К. В. Из истории образования Древнерусского государства. - Большевик, 1947, № 5, с. 54.

[12] ПВЛ. Ч. 2. Комментарии. М.- Л. 1950, с. 115, 237, 238; ЛИХАЧЕВ Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.- Л. 1947, с. 93,158.

[13] ЛИХАЧЕВ Д. С. Ук. соч., с. 159-160; ПВЛ. Ч. 2, с. 113; см. также: АЛПАТОВ М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII-XVII вв. М. 1973, с. 40.

[14] ЮШКОВ С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М. 1949, с. 29, 67.

[15] Очерки истории СССР. Период феодализма (IX-XIII вв.). Ч. 1. М. 1953, с. 76.

[16] ШАСКОЛЬСКИЙ И. П. Ук. соч., с. 6.

[17] РЫБАКОВ Б. А. Начало Русского государства. - Вестник МГУ, 1955, № 4-5, с. 74; ЕГО ЖЕ. Обзор общих явлений русской истории IX - середины XIII века. - Вопросы истории, 1962, № 4, с. 37.

[18] Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР III—IX вв. М. 1958, с. 784; РЫБАКОВ Б. А. Обзор общих явлений, с. 36.

[19] РЫБАКОВ Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М. 1982, с. 298-300.

[20] КИРПИЧНИКОВ А. Н., ДУБОВ И. В., ЛЕБЕДЕВ Г. С. Русь и варяги. В кн.: Славяне и скандинавы. М. 1986, с. 193; ЛЕБЕДЕВ Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л. 1985, с. 212, 214.

[21] МАВРОДИН В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М. 1971, с. 124.

[22] БУДОВНИЦ И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси XI-XIV вв. М. 1960, с. 62-63.

[23] ЛИТАВРИН Г. Г., ЯНИН В. Л. Некоторые проблемы русско-византийских отношений в IX-XV вв. - История СССР, 1970, № 4, с. 52.

[24] Новгородская I летопись (НПЛ). М.- Л. 1950, с. 106-107; ПВЛ. Ч. 1, с. 18.

[25] См. ЯНИН В. Л. Новгородские посадники. М. 1962, с. 59.

[26] См.: КИРПИЧНИКОВ А. Н., ДУБОВ И. В., ЛЕБЕДЕВ Г. С. Ук. соч., с. 196; КИРПИЧНИКОВ А. Н. Ладога и Ладожская земля VIII-XIII вв. В кн.: Историко-археологическое изучение Древней Руси. Л. 1988, с. 61; ЕГО ЖЕ. Каменные крепости Новгородской земли. Л. 1984, с. 41.

[27]НПЛ, с. 19, 203; КУЗЬМИН А. Г. К вопросу о происхождении варяжской легенды. В кн.: Новое о прошлом нашей страны. М. 1967, с. 46, 53.

[28] ГОЛУБЕВА Л. А. Весь и славяне на Белом озере X-XIII вв. М. 1973, с. 81.

[29] КУЗА А. В. Новгородская земля. В кн.: Древнерусские княжества Х-XIII вв. М. 1975, с. 147, 155.

[30] ДУБОВ И. В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л. 1982, с. 44; ГОЛУБЕВА Л. А. Ук. соч., с. 194.

[31] ПВЛ. Ч. 1, с. 170.

[32] ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л. 1988, с. 6-7.

[33] НПЛ, с. 23, 208.

[34] МАРКС К. Разоблачения дипломатической истории XVIII века. - Вопросы истории, 19?9, № 4, с. 4; см. также: ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь. Л. 1980, с. 52-54, 60-63.

[35] Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 4, Пг. 1915, с. 11; РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь. М. 1963, с. 291-293.

[36] НПЛ, с. 17; АЛЕКСЕЕВ Л. В. Полоцкая земля. М. 1966, с. 242.

[37] ПСРЛ. Т. 2. М. 1962, стб. 293; АЛЕКСЕЕВ Л. В. Ук. соч., с 251, 255, 258, 261.

[38] ПСРЛ. Т. 4, с. 11; РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 294.

[39] РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 193, 198, 199.

[40] Там же, с. 293.

[41] Там же, с. 206, 292.

[42] Там же, с. 293.

[43] НПЛ, с. 103.

[44] ПВЛ. Ч. 1, с. 18; НПЛ, с. 106.

[45] РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 296. Ср.: ФРЭЗЕР Дж. Дж. Золотая ветвь. М. 1980, с. 99-125; СОКОЛОВА В. К. Русские исторические предания. М. 1970, с. 10.

[46] Русское народное поэтическое творчество. Т. 1. М.- Л. 1953, с. 155.

[47] ПВЛ. Ч. 1, с. 18, 215.

[48] ПВЛ. Ч. 2, с. 237; МАВРОДИН В. В. Образование Древнерусского государства, с. 125-126.

[49] РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 292.

[50] Подробнее о событиях 1068-1069 гг. см.: ФРОЯНОВ И. Я. Вече в Киеве 1068-1069 гг. В кн.: Из истории феодальной России. Л. 1978; ЕГО ЖЕ. Киевская Русь. Л. 1980, с. 164; ФРОЯНОВ И. Я., ДВОРНИЧЕНКО А. Ю. Ук. соч., с. 44-46.

[51] НПЛ, с. 21, 205; ПСРЛ. Т. 2, стб. 322; см. также: СЕРГЕЕВИЧ В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб. 1910, с. 144; РЫБАКОВ Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М. 1971, с 107; ФРОЯНОВ И. Я. Киевская Русь, с. 172.

[52] ПВЛ. Ч. 1,с. 170.

[53] РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 292.

[54] ПВЛ. Ч. 1,с. 18-19.

[55] См. РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 292.

[56] ПРИСЕЛКОВ М. Д. История русского летописания XI-XV вв. Л. 1940, с. 5.

[57] Наше наблюдение перекликается с тем, о чем в свое время писал Приселков: «Сплетая новгородские преданья с историей киевского юга, литературным путем вступая в борьбу с очевидным для его времени новгородским сепаратизмом, автор готов признать новгородское происхождение правящей династии, выдвигая тем Новгород как колыбель Киевского государства» (там же, с. 34-35).

[58] ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь. М.- Л. 1939, с. 452; МАВРОДИН В. В. Образование Древнерусского государства, с. 211; РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 293-294.

[59] ПСРЛ. Т. 4, с. 11; см. также: т. 26. М-Л. 1959, с. 15; т. 27. М.- Л. 1962, с. 18.

[60] ЛУРЬЕ Я. С. Общерусские летописи XIV- XV вв. Л. 1976, с. 101.

[61] ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь М.- Л. 1939, с. 229; МАВРОДИН В. В. Образование Древнерусского государства, с. 211- 212.

[62] КЛОСС Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII веков. М. 1980, с. 187.

[63] ПСРЛ. Т. 9. СПб. 1862, с. 9. Отношение к оригинальным известиям Никоновской летописи IX-XI вв. у исследователей далеко не однозначное. Так, Н. М. Карамзин считал сообщение о Вадиме «догадкою и вымыслом» (КАРАМЗИН Н. М. История Государства Российского. Т. 1. М. 1989, с. 95); И. Е. Забелин, напротив, полагал, что известия Никоновской летописи за 864-867 гг. содержат «столько достоверности, что нет и малейших оснований отвергать их глубокую древность» (ЗАБЕЛИН И. Е. История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1. М. 1876, с. 475). О несомненном использовании Никоновской летописью каких-то древних источников писал Мавродин (МАВРОДИН В. В. Образование Древнерусского государства, с. 212). Фраза о Вадиме Храбром вызвала у Рыбакова сомнение, хотя в другом месте Никоновский свод воспроизводит/записи «летописи Осколда», начатой в Киеве «в год крещения русов в 867 г. и законченной гибелью князя от руки норманна» (РЫБАКОВ Б. А. Древняя Русь, с. 169-173). Согласно Клоссу, древнейшие сведения Никоновской летописи «носят отчетливо легендарный характер или основаны на домыслах составителя» (КЛОСС Б. М. Ук. соч., с. 187). Косвенные данные позволяют отнестись к известиям Никоновской летописи о Вадиме Храбром с определенной долей доверия, о чем речь ниже.

[64] СОЛОВЬЕВ С. М. Сочинения. Кн. 1. М. 1988, с. 128, 129.

[65] МАВРОДИН В. В. Образование Древнерусского государства, с. 212.

[66] По Соловьеву, «Вадим, водим, может быть и нарицательное имя: в некоторых областных наречиях оно означает коновод, передовой, проводник» (СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 296). Думается, что это слишком смелая догадка.

[67] У В. Н. Татищева Вадим назван князем: «В сии времяна словяне бежали от Рюрика из Новагорода в Киев, зане убил Вадимра храброго князя словенского» (ТАТИЩЕВ В. Н. История Российская. Т. 2. М-Л. 1963, с. 34).

[68] ФРЭЗЕР Дж. Дж. Золотая ветвь, с. 329, 313.

[69] ПВЛ. Ч. 1, с. 20, 53-56, 91, 93.

[70] Там же, с. 40,41.

[71] Там же, с. 56.

[72] Там же, с. 99.

[73] ГАДЛО А. В. Поединок Мстислава с Редедей, его политический фон и исторические последствия. В кн.: Проблемы археологии и этнографии Северного Кавказа. Краснодар. 1988, с. 95, 96.

 Отправлено: 24.02.07 20:43. Заголовок: Re:

Историографическая традиция о начале норманизма

Фомин В.В.

Разговор об этносе варяжской руси, сыгравшей столь важную роль в нашей истории, следует начать именно с начала: с темы об истоках норманской теории. Это диктуется тем, что истинные причины и обстоятельства, вызвавшие ее к жизни, время и место ее появления на «свет» весьма далеки от представлений, возведенных в науке в абсолют и в силу чего мощно воздействующих на творческую мысль отечественных и зарубежных ученых, плодя в прошлом и в настоящем многочисленные исторические мифы. Избавиться от них в какой-то мере позволит действительная, а не кажущаяся картина генезиса норманизма, что, несомненно, положительно отразится на перспективах решения варяжского вопроса, сможет придать дискуссии о племенной принадлежности варяжской руси и варяжских князей, ставших во главе первого в истории восточных славян государства, по-настоящему конструктивный характер. При всех принципиальных разногласиях по всему кругу обсуждаемых вопросов норманисты и их оппоненты демонстрируют исключительное единодушие во взглядах на проблему возникновения норманизма, видя в его «отце-создателе» немецкого историка Г.З.Байера (1694-1738). Выпускник Кенигсбергского университета, еще на родине стяжавший себе известность как крупный ориенталист, он с декабря 1725 г. занимал кафедру древностей классических и восточных языков Петербургской Академии наук. В Санкт-Петербург он прибыл в феврале 1726 г.

За двенадцать лет своего пребывания в России Байер написал шесть книг и более тридцати статей на самые разнообразные темы, в том числе по русской истории, и большинство из которых мало что говорит современному исследователю. Но совершенно иная судьба выпала на долю его статьи «De Varagis» («О варягах»), опубликованной в 1735 г. на латинском языке в «Комментариях Академии наук». По верному замечанию М.А.Алпатова, «именно это произведение определило место Байера в исторической науке». И ее выделяют из числа прочих работ ученого по той причине, что на нее уже несколько столетий смотрят как, на давшую жизнь норманской концепции образования Древнерусского государства. Вместе с тем, исследователи в массе своей также связывают с Байером «главнейшие доказательства норманского происхождения варягов», выведенные, как они уточняют, «преимущественно по византийским и скандинавским источникам». При этом, как авторитетно подводил черту в 1897 г. П.Н.Милюков, «его главные доказательства норманизма до сих пор остаются классическими». Байеру приписывают введение в научный оборот Бертинских анналов, показаний Лиудпранда, епископа Кремонского, византийского императора Константина Багрянородного, сближение «варягов» русских летописей с «варангами» византийских источников и «верингами» скандинавских саг, суждение, что имена русских князей и их дружинников звучат по-скандинавски. В историографии в качестве непреложной истины существует еще одно мнение, разделяемое как сторонниками, так и противниками норманизма. Согласно ему, Байер первым поднял и вопрос о происхождении варягов-руси, т. е. он является не только родоначальником норманизма, но и родоначальником варяжского вопроса вообще. На работы ученого по варяго-русскому вопросу имеется еще один взгляд. В 1836 г. Ю.И.Венелин заметил, что его рассуждения о «варягах есть попытка пояснить собственно не русскую, а шведскую древность».

К числу основоположников норманской теории принято также относить Г.Ф.Миллера (1705-1783) и А.Л.Шлецера (1735-1809). Миллер, не окончив университетского курса, в ноябре 1725 г. приехал в Россию, ставшую для него новой родиной. Его вклад в развитие норманизма обычно измеряют диссертацией «О происхождении имени и народа российского», забракованной его коллегами. Что она из себя в целом представляла, сразу же определил М.В.Ломоносов, указав в 1749 г. в замечаниях на «доводы господина Миллера, у Бейера занятые». В 1761 г. он был более конкретен в своем выводе: «Миллер в помянутую заклятую диссертацию все выкрал из Бейера; и ту ложь, что за много лет напечатана в «Комментариях», хотел возобновить в ученом свете». Много лет спустя В.О.Ключевский произнес практически те же самые слова: Миллер своими изысканиями «сказал мало нового, он изложил только взгляды и доказательства Байера». Немецкий историк П.Гофман в 1961 г. также констатировал, что диссертация Миллера «в основном лишь обобщала и систематизировала взгляды Байера». Шлецер прожил в России несколько важных для себя лет (1761-1767), определивших не только его научные интересы, но и его весьма значимое место в русской и европейской науке в целом. За его плечами были Виттенбергский и Геттингенский университеты, пребывание в Швеции (1755-1758), где он хорошо изучил шведскую историографию. В 1768 г. Шлецер опубликовал в Германии работу «Опыт анализа русских летописей (касающийся Нестора и русской истории)», основные положения которой были развиты в его знаменитом «Несторе», изданном в пяти томах в 1802-1809 гг. в Геттингене (в русском переводе они слиты в три тома). Едва только приступив к изучению русской истории, он уже знал, какими принципами будет в этом деле руководствоваться. Первый из них, высказанный в июне 1764 г. в плане работы над историей России, гласил, что русская нация «обязана благодарности чужеземцам, которым с древних времен одолжена своим облагорожением». Кого и за что должны благодарить русские, ученый обстоятельно разъяснил в «Несторе»: в Восточной Европе до прихода скандинавов «все было покрыто мраком», там люди жили «без правления», «подобно зверям и птицам...», «жили рассеянно... без всякого сношения между собою». И скандинавы, - убеждал он, должны были не только «со временем распространить чело-вечество в таких странах, которые, кажется до тех пор были забыты от отца человечества», но именно они «основали русскую державу». В науке принято приписывать этот ключевой постулат норманизма Шлецеру, хотя он лишь повторил давнюю мысль шведских историков, предельно четко сформулированную Ю.Тунманном в 1774 году. Согласно второму принципу, изложенному в марте того же 1764 г. в письме астроному и физику Ф. Эпинусу, «без истории древних европейских народов, которая требует профессиональные филологические знания, без древней шведской истории... наконец, без критического усвоения славянского языка в русской истории делать нечего». Шлецер, особо выделив шведскую историю, окончательно превратил ее в ту отправную точку, от ко-торой в обязательном порядке следовало отталкиваться при реконструкции истории Древней Руси. В отношении того, что Шлецер внес в развитие идей норманизма, представителями разных взглядов на этнос варягов высказаны весьма схожие суждения. Так, М.О.Коялович констатировал, что даже норманисты «соглашаются, что к исследованию Байера Шлецер не прибавил ничего существенного». Не приемля такой оценки, ученый заметил: «Но это не совсем справедливо. Шлецер прибавил весьма смелую опору главнейшему положению Байера, именно тому, что до призвания князей русские не знали цивилизации и ею обязаны германскому элементу». В.О. Ключевский говорил, что «Нестор» Шлецера - это «не результат научного исследования, а просто повторение взгляда Нестора... Там, где взгляд Нестора мутится и требовал научного комментария, Шлецер черпал пояснения у Байера, частью у Миллера. Трудно отыскать в изложении Шлецера даже новый аргумент в оправдание этой теории». П.Н.Милюков отмечал, что Байер практически исчерпал все затронутые им сюжеты, в связи с чем Шлецер лишь «снабдил извлечения из Байера некоторыми частичными возражениями и поправками». А.Г.Кузьмин, также подчеркнув, что он «не прибавил ни одного нового аргумента к норманизму», вместе с тем выделял «значительный» его вклад «в систематизацию концепции норманизма, попытавшись укрепить ее фундамент за счет русской летописи». В науке был поставлен и вопрос о мотивах, заставивших немецких ученых обратиться к одной из самых узловых проблем истории нашего Отечества и интерпретировать ее в норманистском духе, о качестве приводимой ими доказательной базы, о их роли в развитии русской исторической мысли в целом. Еще В.Н.Татищев, высоко ценя труды Байера, которые ему, как он признавал, «многое неизвестное открыли», в тоже время отметил «пристрастное доброхотство Беерово к отечеству...», приводившее его к ошибкам. О том, что в основе построений Байера лежал «немецкий патриотизм», свысока взиравший на «варварскую Русь», говорил антинорманист Н.В.Савельев-Ростиславич. В силу чего, заключал М.О.Коялович, «под видом научности широко разлилось в нашей науке зло немецких национальных воззрений на наше прошедшее». Сам же вывод Байера русской государственности из «германского мира» он оценил как крайне вредный, «потому что авторитетно отрезал путь к изучению того же предмета с русской точки зрения». Норманист П.Г.Бутков, обращая внимание на тот факт, что Шлецер изображал Русь до прихода Рюрика «красками более мрачными, чем свойственными нынешним эскимосам...», сказал, что его пером «управляло предубеждение, будто наши славяне в быту своем ничем не одолжены самим себе, а все только шведам». По заключению Н.В.Савельева-Ростиславича, он положил в основу всех своих трудов «мысль о превосходстве своих родичей перед всеми народами в мире», что увлекало «его за пределы исторической истины». Немец Е.Классен со знанием дела указывал, что Германия XVIII в. жила представлением о варварстве русских и твердым убеждением в том, что Европа своим просвещением обязана исключительно германцам. По причине чего Шлецер, подчеркивал исследователь, «упоенный народным предубеждением», стремился доказать, что руссы могли быть только германцами, приобщившими восточных славян к основам цивилизации. К.Н.Бестужев-Рюмин, полагавший варягов норманнами, заметил, что Шлецер глядел на славян как на «американских дикарей», которым скандинавы «принесли веру, законы, гражданственность». Русская историческая наука, отмечал М.О.Коялович, долго платила непомерно высокую дань «немец-кому патриотизму Шлецера и его заблуждениям...», В.А.Мошин, один из самых ярких представителей норманизма XX в., указал, что Шлецер перенес в Россию научные воззрения, сформированные у него под влиянием геттингенской исторической школы. Суть одно-го из них сводилась к идее об особой роли германцев, в частности, норманнов в развитии правовой и политической культуры в Европе, через призму которого он смотрел на историю Киевской Руси. Ф.В.Тарановский тонко заметил, что норманисты XVIII в. глядели на восточных славян как «некую tabulam rasam», на которой скандинавы «нацртали прва начела правног и политичког поретка». С подобным выводом совпадает заключение крупнейшего норманиста XX в. датского ученого А.Стендер-Петерсена. Критикуя Ф.А.Брауна, говорившего о превосходстве норманнов над восточными славянами, он подчеркнул: «Исходя из таких, фак-тически романтических представлений о преимуществах норманской цивилизации, сообщение летописи Нестора истолковывалось как свидетельство того, что древняя Русь, не имевшая государственности, была завоевана инициативными и предприимчивыми норманнами...».

Антинорманист И.Е.Забелин назвал еще несколько причин, по его мнению, породивших норманизм. Подчеркивая, что Байеру и Миллеру было свойственно смотреть на все «немецкими глазами и находить повсюду свое родное германское, скандинавское», он констатировал, что круг «немецких познаний» хотя и отличался великой ученостью, но эта ученость сводилась к знанию больше всего западной, немецкой истории, «и совсем не знала, да и не желала знать историю славянскую». В связи с чем, резюмировал исследователь, начало русской истории объяснялось «скандинавским происхождением самой руси». Причину возникновения норманской теории именно в петровские времена он видел также в том, что «положение русских дел в первой половине 18-го века во многом напоминало положение славянских дел во второй половине 9-го века». Поэтому, призвание немцев Петром I «для устройства в дикой стране образованности и порядка, лучше всего объясняло до последней очевидности, что не иначе могло случиться и во время призвания Рюрика». Отсюда, достраивал историк логический ряд своих оппонентов, новгородцы могли призвать только германцев: «Это была такая очевидная и естественная истина, выходившая из самой природы тогдашних вещей, что и ученые, и образованные умы того времени иначе не могли мыслить».

Вывод об антирусской направленности норманизма был полностью принят в послевоенной советской историографии, чему способствовали Великая Отечественная война и тот факт, что им фашисты идеологически обосновывали «Drang nach Osten» - агрессию против СССР. Как утверждал в «Майн кампф» Гитлер, «организация русского государственного образования не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство», и что «в течение столетий Россия жила за счет этого герман-ского ядра своих высших правящих классов». Поэтому, вещал он, «сама судьба как бы хочет указать нам путь своим перстом: вручив участь России большевикам, она лишила русский народ того разума, который породил и до сих пор поддерживал его государственное существование». Фюреру в унисон вторил Гиммлер: «Этот низкопробный людской сброд, славяне, сегодня столь же не способны поддерживать порядок, как не были способны много столетий назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков». (…)

М.Н.Тихомиров появление норманской теории в России в 30-х гг. XVIII в. объяснял тем, что она «в сущности выполняла заказ правительства Бирона, поскольку... стремилась исторически объяснить и оправдать засилие иноземных фаворитов при дворе Анны Ивановны», «служила сугубо политическим целям». Эта точка зрения, став одним из принципиальных положений советской историографии, получила в творчестве М.А.Алпатова определенное развитие. Ученый увидел в норманизме «идейный реванш за Полтаву», за победу в Северной войне, после которых «в России существовал большой национальный подъем». Байер, проникнутый антирусским настроением, «мечом Рюрика» нанес «удар по национальным амбициям русских с исторического фланга», выдвинув те-зис о том, что «русские не умели создать даже своего государства, им его создали варяги - предки тех самых шведов, победой над которыми так кичатся русские». В науке стало аксиомой, что создатели норманизма - это высокомерные, самодовольные немцы, свысока смотревшие на все русское, «культуртрегеры», приехавшие «в медвежью Россию приобщать ее к европейской культуре». Саму же норманскую теорию исследователи характеризовали не иначе как «лженаучная» и «реакционная», «антинаучная» и «клеветническая», «порочная» и «политически спекулятивная», как «враждебная русскому народу».

Антинорманисты упрекали и прежде всего, конечно, Байера в ошибках и бездоказательности. Так, причину его ошибок В.Н.Татищев видел, помимо вышеназванной, еще в том, что «ему руского языка, следственно руской истории, недоставало» (как и «географии разных времен»), т. к. он не читал летописи, «а что ему переводили, то неполно и неправо», поэтому, «хотя в древностях иностранных весьма был сведем, но в русских много погрешал...». Правоту слов Татищева подтвердил А.Л.Шлецер, сказав, что Байер трактовал древнюю русскую историю «только по классическим, северным и византийским», но не русским источникам, ибо «по-русски он никогда не хотел учиться». В связи с чем «зависел всегда от неискусных переводчиков» и наделал «важные» и «бесчисленные ошибки». Потому, весьма категорично заключал Шлецер, у него «нечему учиться российской истории». Н.М.Карамзин отмечал, что Байер «худо знал нашу древнюю географию». М.О.Коялович подчеркивал, что «Байер - человек великой западноевропейской учености, но совершенный невежда в области русской исторической письменности...». В целом, по мнению антинорманиста Н.В.Савельева-Ростиславича немецкий ученый всю свою систему основал на шатком «если», возводил ее «на песке».

Но для норманистов Байер, как полно выразил в дореволюционной историографии это мнение П.Н.Милюков, являет собой «истинный тип германского ученого-специалиста», обладавшего «критическим чутьем» и «колоссальной ученостью», владевшего всеми приемами классической критики. В предвоенные годы в советской науке, о Байере (равно как о Миллере и Шлецере) говорилось с пиететом, что с особенной силой проявилось в историографическом труде Н.Л.Рубинштейна. Ученый, характеризуя Байера, утверждал, что «прекрасное знание византийских и скандинавских источников бросило новый свет на ряд вопросов древне-русской истории, с которыми он впервые познакомил русского читателя». Причем среди «тщательных» его исследований Рубинштейн выделял постановку «варяго-русского вопроса на основе непосредственного изучения скандинавских материалов...».

Великая Отечественная война коренным образом изменила отношение к Байеру, т. к. с его именем прежде всего ассоциировался норманизм, взятый фашизмом на службу (ситуацию в науке еще больше накалила борьба «с низкопоклонством перед Западом», развернувшаяся в конце 40-х гг.). В 1948 г. М.Н.Тихомиров очень резко отозвался о Байере, назвав его «бездарным и малоразвитым воинствующим немцем...». Раздел монографии Рубинштейна, посвященный немецкому ученому, Тихомиров расценил как «самый неправильный по своим выводам» и охарактеризовал его как «совершенно неприкрытый восторженный отзыв о Байере». В 1955 г. к вышеприведенным словам историк добавил, что работы Байера, «страдают грубейшими ошибками», и в целом заключил, что деятельность академиков-иностранцев «принесла не столько пользы, сколько вреда для русской историографии...». Данная тональность в разговоре о немецких историках была подхвачена в науке, и в историографии стало нормой именовать их «псевдоучеными», занимавшимися «злостной фальсификацией» русской истории. Подобное отношение к ним вызвало в 1957 г. возражение Л.В.Черепнина, заметившего, что ошибочные, а в ряде случаев тенденциозные утверждения Байера, Миллера и Шлецера, «несомненно, наносили ущерб русской науке», но вряд ли следует изображать их «бездарными, тупыми и невежественными людьми», да и перед русской исторической мыслью они имеют заслуги. Данная позиция была принята наукой, в связи с чем разговор о немецких историках приобрел сдержанный и конструктивный характер. И, конечно, не может быть никакого сомнения в том, что имена немцев Байера, Миллера, Шлецера есть такое же достояние русской исторической мысли, как и имена русских Татищева, Ломоносова, Карамзина.

Взгляд на Байера как родоначальника норманской теории не является единственным взглядом на проблему возникновения норманизма. В 50-х гг. прошлого века за рубежом были высказаны мнения, ставящие на место Байера либо известного Миллера, либо совершенно безвестного Пауса, при этом по-прежнему оставляя за столицей российской империи роль колыбели норманской теории. В 1957 г. польский историк Х.Ловмяньский пришел к выводу, что хотя Байер и пытался заложить «первые научные основы норманской проблемы», однако, «он не был норманистом». Но источники, конкретизировал свою мысль ученый, опубликованные им, были использованы «для подтверждения норманской теории» Миллером. Вот он-то, «своим не только нетактичным, но и не соответствующим исторической действительности утверждением о завоевании России в результате победного похода шведов вызвал негодование среди слушателей и молниеносную отповедь М.В.Ломоносова (1749). С этого момента разгорелась полемика по норманской проблеме». Через сорок лет А.А.Данилов, видимо, идя в своих рассуждениях вслед за Ловмяньским, сказал, что Миллер в речи, произнесенной в 1749 г. на торжественном заседании Академии наук в связи с годовщиной вступления Елизаветы Петровны на престол, «впервые сформулировал основные положения «норманской теории» возникновения русского государства».

Утверждения Ловмяньского и Данилова страдают серьезными фактическими погрешностями. Во-первых, Миллеру не довелось выступить в 1749 г. на торжественном собрании Академии наук. Во-вторых, хотя речь свою он все же произнес в названном году, но произнес ее 23 августа на соединенном Академическом и Историческом собрании (где присутствовали все профессора Академии и академического Университета), но она не вызвала никакого «негодования среди слушателей». Более того, эта речь была тогда одобрена и разрешена к печати с учетом исправления замечаний, поступивших от президента Академии графа К.Г.Разумовского и присутствующих.

Но вместе с тем, в суждениях о Миллере как об ученом, которому принадлежит приоритет в норманском и, следовательно, варяжском вопросе имеется определенный резон, что видно из наблюдений М.А.Алпатова, опубликованных после его смерти в 1985 г. Ученый, ведя речь о первом номере «Sammlung russischer Geschichte» (1732) отметил, что журнал «открывается статьей Г.Ф.Миллера о русской летописи», где он «рассказал о варягах, пришедших из Скандинавии...». Как далее подчеркнул Алпатов, «это та самая статья, которую затем прочитает Байер, вследствие чего и возникнет пресловутый варяжский (курсив автора. - В.Ф.) вопрос». Из этих слов видно, что Байер не мог быть родоначальником норманизма, коль мнение о норманстве варягов прозвучало за три года до выхода в свет его статьи «О варягах».

Действительно, Миллер, начав издавать в 1732 г. в «Sammlung russischer Geschichte» извлечения из списка Радзивиловской летописи, содержащей ПВЛ, предварил их небольшим вступлением, в котором пояснил, что не считает имя варягов собственным. Не соглашаясь с теми, кто производит его от древнеготского Warg-Wolf (волк), Миллер настаивал, что варягами в IХ-Х вв. именовали норманнов, «которые, возможно, так назвали себя при первом прибытии на русский берег, и, тем самым, дали повод тому, что в дальнейшем это слово, из-за незнания северного языка, рассматривалось как имя собственное». При этом он полагал, что боль-шинство варягов происходило из северных стран и особенно из норвежского королевства, что подтверждается, по его мнению, обширными связями Руси с Норвегией в последующие столетия, и о чем так много говорит Снорри Стурлуссон (XIII в.). Ученый только не мог понять, как могли «норвежские и древние датские поэты и историки в своих произведениях забыть об этом». В примечании к летописи Миллер указал, что на Русь были приглашены три брата «варяжской национальности» -Рюрик, Синеус, Трувор. Во второй части первого тома «Sammlung russischer Geschichte» (1733) историк, публикуя выдержки из Стурлуссона, его свидетельство о женитьбе Ярослава Мудрого на Ингигерде, дочери шведского короля Олофа, Миллер сопроводил уточнением, что он был | супругом «варяжской принцессы».

В 1959 г. ученый из ГДР Э.Винтер выступил с идеей, что «основателем норманской теории» является И.В. Паус. Паус (Пауз, 1670-1735), выходец из Германии, с осени 1701 г находился в России. С 1704 г. учительствовал в московской школе пленного шведского пастора Глюка. Впоследствии служил гувернером и секретарем в русских дворянских домах, даже был одним из наставников царевича Алексея Петровича, а с 1725 г. числился в переводчиках при Академии наук. По совету воспитателя царевича барона Г. Гюйссена Паус в Москве обратился к изучению русских летописей, работал с ПВЛ, которую высоко ценил, со Степенной книгой, с Никаноровской летописью. По заказу Миллера перевел, причем, с весьма серьезными ошибками на немецкий и латинский языки один из списков Радзивиловской летописи (т. н. Петровский, сделанный в 1713 г. в Кенигсберге по распоряжению Петра I, и немецкий перевод которой был опубликован в первом томе «Sammlung russischer Geschichte»). По словам Пауса, он оказал большое влияние на Байера, с которым был близок, как историка. Оставил после себя подробный рассказ о возникновении и истории своих литературных работ («Observationes», 1732), на основании которого Винтер пришел к выводу о Паусе как «основателе» норманской теории. Это заключение ученого абсолютно несостоятельно, но оно хорошо показывает, что норманистские настроения были широко распространены среди выходцев из Западной Европы вне всякой связи с Байером.



/Приводится по изданию: Фомин В.В. «Варяги и Варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., «Русская панорама», 2005./

 Отправлено: 24.02.07 20:46. Заголовок: Re:

Отечественные и зарубежные письменные источники о родине и этносе варяжской руси

Фомин В.В.

Сводчики ПВЛ, трудившиеся над нею со второй половины X до начала XII в., не касались проблемы этноса и родины варяжской руси, самым деятельным образом участвующей с середины IX столетия в жизни восточных славян. Для них этой проблемы просто не существовало, т. к. они, пояснял И.Е.Забелин, хорошо знали, о ком вели речь, поэтому не считали надобным входить в подробности, в свое время всем известные, и в первую очередь, конечно, тем, кому был адресован их труд. Вместе с тем летопись, хотя нигде прямо не говорит ни о родине варяжской руси, ни о ее языке, в то же время дает исчерпывающую информацию по этим вопросам. В ее недатированной части граница расселения варягов на западе локализуется довольно четко: они сидят, пояснял летописец конца X в., по Варяжскому морю «ко въстоку до предела Симова, по тому же морю седять к западу до земле Агнянски...». Норманист М.П.Погодин в свое время установил, что летописец начинал «Симов предел» с Волжской Болгарии, а не с южных берегов Каспийского моря, как это обычно утверждалось в нашей историографии под влиянием византийских хроник. Земля же «Агнянска» - это не Англия, как ошибочно считают поныне, а южная часть Ютландского полуострова, на что впервые указали в XIX в. антинорманисты Н.В.Савельев-Ростиславич и И.Е.Забелин.

Еще И.Н.Болтин, следует заметить, сказал, что «англяне», названные летописью в перечне «варяжских» народов, «занимали те места, где ныне герцогство Шлезвикское, Стормаргия, Вагрия и некоторую часть от герцогства Мекленбургскаго и Лавенбургскаго: и по ныне в герцогстве Шлезвикском одна небольшая область... называемся Англен или Ангелен». Но, по словам историка, летописец говорит не об этих англах, «а о живших в Швеции, в Смаландии и в Скании...». Показательно, что норманист В.Томсен, рассматривая приведенный летописный отрывок, также выразил сомнения в привязке «земли Агнянски» к Англии и задавался

вопросом: «англичане или англы в Шлезвиге?». В юго-восточной части Ютландского полуострова обитали до своего переселения в Британию англо-саксы (отсюда «земля Агнянска» летописи, сохранившаяся в названии нынешней провинция Angeln земли Шлезвиг-Толштейн ФРГ), с которыми на Балтике долго ассоциировались датчане: даже во времена английского короля Эдуарда Исповедника (1042-1066) названия «англы» и «даны» смешивались, считались чуть ли не тождественными, а мифологическими родоначальниками датчан являются Дан и Ангул. С англосаксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию. Именно они, как доказано историком А.Г.Кузьминым, и были собственно варягами. Затем варягами, о чем речь шла выше, стали называть на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном побережье Балтики от польского Поморья до Вагрии включительно, а еще позднее - многих из западноевропейцев.

Полная ясность обстоит в ПВЛ и с языком варягов. Летопись, рассказывая об основании ими в Северо-Западной Руси городов, носящих, на чем справедливо акцентирует внимание А.Г.Кузьмин, исключительно славянские названия - Новгород, Белоозеро, Изборск, тем самым говорит, что языком их общения был именно славянский, а не какой-то иной язык. Комментатор Сказания о славянской грамоте, привлеченного киевским летописцем в конце X в. и помещенного в ПВЛ под 6406 г., словами, что «словеньскый язык и рускый одно есть...», «настойчиво подчеркивает славянское происхождение руси...». В НПЛ младшего извода под 854 г. читается, что «новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», т. е. «от рода варяжьска» происходит, как отмечает А.Н.Са-харов, «не верхушка, не дружина, а именно «людье» - все новгородское население родственно варягам-руси». По мнению И.Е.Забелина и А.Г.Кузьмина, новгородцы, относя себя к потомкам варягов Рюрика, считали их славяноязычными. Фраза, что «новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», дана новгородским летописцем, как он сам же подчеркивает, применительно к своему времени («до днешняго дни»), что указывает на начало XII, либо на вторую четверть XIII в., и здесь, конечно, нет и речи о том, что, как полагают норманисты, новгородцы «от рода шведского», якобы являясь потомками «засадного», по характеристике А.А.Молчанова, норманского корпуса, до начала XI в. расквартированного на постоянной основе в Новгороде.

Политическая раздробленность русских земель резко сузила горизонты видения летописцами как настоящего, так и прошлого, и во многих случаях была «разорвана и связь времен». В результате чего разговор о варягах, ушедших в небытие вместе с Киевской Русью, потерял былую актуальность, а память о них начинает постепенно ослабевать. Серьезную проверку на прочность ей пришлось выдержать в страшный период нашествия и владычества монголов, но при этом она не сотрется вовсе. Процессы образования централизованного государства, подъем национального самосознания наших предков, устремленного в будущее, но произрастающего на осмыслении пройденного ими пути, вызвали летописцев закономерное обращение к истокам своей государственности, у которых стояли варяги. Будучи хранителями и сберегателями исторической памяти народа, в принципиальных вопросах которой, по их по-нятиям, не должно быть белых пятен, они напомнили соотечественникам родину варяжской руси - южное побережье Балтийского моря. Впервые эта территория была названа в «августианской» легенде, повествующей, как «воевода новгородскы» Гостомысл перед своей кончиной созвал сограждан и сказал им: «Съвет даю вам, да послете в Прусскую землю мудра мужа и призовите князя от тамо сущих родов римска царя Августа рода». Они же шедше в Прусскую землю и обретошя там некоего князя имянем Рюрика, сущя от рода римска царя Августа...». Считается, что в основе легенды лежит «Послание Спиридона-Саввы», созданное, по И.Н.Жданову, в последнем десятилетии XV или в начале XVI в., по С.В.Думину и А.А.Турилову на рубеже этих столетий, по Р.П.Дмитриевой и А.Л.Гуревичу в 10-х - начале 20-х гг. XVI века. Я.С.Лурье полагает, что уроженец Твери и бывший митрополит Литвы Спиридон-Савва переписал рассказ о происхождении владимирских и тверских князей из какого-то тверского сборника, составленного в первой половине XV в., когда шла феодальная война в рамках московского правящего дома и когда тверской великий князь Борис Александрович выдвигал свои претензии на общерусскую власть. Ныне больше принята точка зрения Дмитриевой, согласно которой «Послание» было написано по заказу правительственных кругов Василия III между 1511-1521 гг., а первая редакция официального «Сказания», вобравшая в себя основные идеи «Послания», относится к периоду до 1533 года. В 1984 г. исследовательница уточнила, что первая редакция была составлена не позднее 1527 г. «Сказание о князьях владимирских» И.П.Еремин датировал второй половиной XV в. (не ранее 1480 г.). Имеются факты, подтверждающие это мнение и показывающие, что «Сказание» бытовало в ука-занное Ереминым время. Только исключительно под его влиянием в некоторые общерусские летописные своды конца XV - начала XVI в. были внесены изменения в той части ПВЛ, где говорится о расселении славян и где появляется фигура Гостомысла. Так, в сокращенных летописных сводах 1493 и 1495 гг., сводах 1497 и 1518 гг. сообщается, что «словене же пришедше с Дуная, седоша около озера Ильмеря и прозвашася своим именем, и сделаша град, и нарекоша и Новъград, и посадиша и старейшину Гостомысла».

Появление «августианской» легенды было продиктовано притязаниями России на равное место среди европейских держав. Но равность им вытекала из равности исторического начала, поэтому родословная московских великих князей была возведена, что тогда было в порядке вещей, к Августу «кесарю», наиболее почитаемому европейскими монархами из всех правителей древности. По причине того, объясняют наши книжники, что «при нем бысть... Рожество Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа», в связи с чем и династия Рюриковичей «не худа же рода бяху и не незнаема, но паче преименита и славна римскаго кесаря Августа...». К тому же в лице Августа, отмечал И.Н.Жданов, «сходилось все величие былого, от него же разошлась власть и сила по отдельным странам; ставленники Августа сели и в Египте, и в Сирии, и на берегах Истра, и там, где обитают угры, и на побережье Вислы». Как подчер-кивает С.В. Перевезенцев, «удревление генеалогии московских государей на максимально возможный срок позволяло рассматривать историю самой России как часть общемировой истории, в которой Россия занимает самое достойное место». Естественно было ожидать, что русские книжники, установив «родство» Рюрика с римским императором, связали бы его, как это проделали, например, молдаване и литовцы с родоначальниками своих династий, непосредственно с самим Римом. Но наши мыслители, отступив от принятых канонов, вывели Рюрика не из Рима, не из Италии, а с Южной Балтики, которая во времена могущества «вечного города» находилась далеко на периферии мировой истории и ничем в ней не отметилась. И назвать летописцев в качестве родины Рюрика именно Южную Балтику, игнорируя тем самым наиболее престижные, по понятиям того времени, территории для корней правящих домов, могла заставить только традиция, освященная временем и имеющая широкое распространение. С.А.Гедеонов видел в «августианской» легенде общенародное предание о южнобалтийском происхождении варяжской династии, говоря при этом, что «не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о поморской отчизне варяжских князей, а наоборот». Р.П.Дмитриева допускала мысль, что при ее создании могли быть использованы «какие-то устные легенды». А.Г.Кузьмин связывает истоки «августианской» легенды с Южной Балтикой, указывая, что в ее пределах «очень рано существовали предания, увязывавшие основание разных городов Юлием Августом», например, знаменитого Волина в устье Одера. Уточнив затем, что она зародилась в Понеменье, где, согласно источникам, существовала «Черная (т. е. Чермная - красная) Русь». В представлении о выходе Рюрика с южного берега Балтики, в целом резюмирует историк, «можно увидеть отражение еще живой традиции». Обращает на себя внимание тот факт, что «Сказание», давая информацию о родине варягов, персонифицированных Рюриком, ни словом не обмолвилось о его этносе. Это молчание весьма красноречиво, и оно показывает, что в те годы никто не сомневался в славянском происхождении и Рюрика, и варягов. Тема их языковой и этнической принадлежности будет прямо затронута в восточнославянских источниках лишь двести лет спустя - во второй половине ХVII века. По мнению А.Л.Гольдберга, несмотря на сюжетное сходство эпизода приглашения Рюрика в варяжской и «августианской» легендах, в последнюю «был вложен иной смысл: старое предание, связывавшее род Рюриковичей с некогда могущественными, но давно сошедшими со сцены варягами, было заменено новой легендой, удачно вводившей Русь в круг мировых держав». Такой взгляд, резко противопоставляющий эти два памятника, проистекает лишь из допуска, что варяги были норманнами. Как полагал М.А.Алпатов, в «августианской» легенде преднамеренно была произведена смена этноса первых русских князей, в результате чего они из шведов были превращены в пруссов или же в римлян. Но вывод Рюрика «от рода римска царя Августа» никак не был связан с этнической атрибуцией варягов. Это хорошо видно хотя бы из латинского перевода «Родословия великих князей русских» (изданного в 1576 г. в Кельне под названием «Краткая генеалогия великих князей Московских, извлеченная из их собственных рукописных летописей») для ознакомления с ним западноевропейцев, где читается, что «приде на Русь из немец, из прус, муж честен от рода римска царя Августа кесаря, имя ему князь Рюрик». Совершенно очевидно, что русские той поры не считали Рюрика одновременно и немцем, и пруссом, и римлянином, и что его немецко-прусско-римское обрамление не является этническим индикатором, а указывает лишь на выход варяжского князя из пределов Западной Европы, но не на его принадлежность к какому-то конкретному народу. «От рода римска царя Августа» - это, по сути, та же регалия царского достоинства, что и «дары Мономаха», и которая, в связи с пресечением корня Ивана Грозного, по наследству перешла Василию Шуйскому, а затем Романовым. Причем, последние вообще не имели к Рюриковичам никакого отношения.

И антагонизма между легендами, конечно, нет, как и нет противопоставления «варяжского» начала предков правящей династии «римскому». В связи с чем распространение «Сказания» в историографии не привело к угасанию в ней традиции ПВЛ, и варяжскую легенду продолжают вносить в летописи либо в первозданном виде, либо пропитанную мотивами «августианской» легенды (Рюрик «иже прииде из варяг в великий Новъград со двема братома своими и с роды своими, иже бе от племени Прусова... Прус же брат... бысть римского кесаря Августа», или «идоша за море к варягом и пруси, иже сице звахуся варязи»), либо оба рассказа мирно соседствуют на страницах одной и той же летописи. Сами Рюриковичи, говоря о своих корнях и выводя себя «от рода римска царя Августа», ни в коей мере не отказывались от своего варяжского начала. Так, в одной из рукописей XVI в. читаются две приписки царевича Ивана, сына Ивана Грозного: «Списано бысть сие многогрешным Иваном русином, родом от племени варяска, колена Августова» и «приписано бысть сие... Иваном... колена Августова, от племени варяжского, родом русина...». Пройдет не так уж много времени, и «римская» версия начала русского правящего дома, выполнив задачу, поставленную перед ней потребностями российской государственности, сойдет на нет. Так, например, в Синопсисе (1674) о связи Рюрика с Прусом и Августом уже не сказано ни слова. Ее слабый отзвук можно услышать лишь во фразе, что Владимир Святославич «от корня Августа цесаря римского». В Иоакимовской летописи (1740-е гг.) нет уже и того, что читается в Синопсисе.

В XVI в. «Сказание о князьях владимирских» становится выразителем государственных интересов России в ее внутри- и внешнеполитической деятельности, и мыслью о южнобалтийской родине Рюрика проникнуты многие памятники того времени. Продолжает она громко звучать в следующем веке, в веке начала нового периода в русской истории, времени серьезных потрясений России и основательных изменений в ее экономической и общественно-политической жизни, что опять же заставляло наших мыслителей всматриваться в прошлое своего Отечества, искать там ответы на злобу дня, заглядывать в день грядущий. Их приемы исторического изучения уже были настолько высоки, что XVII столетие признано в науке качественно новым этапом в русской историографии. Южную Балтику как родину варягов называет «Хронограф» С.Кубасова (1626 г.), согласно которому «по скончании же Гостомыслове» за Рюриком «послаша в варяги в Прускую землю...». Тот же адрес дает «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», созданная в середине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах. Ее авторы направляют новгородских послов «в Прусскую землю», «в Прусскую и в Варяжскую землю», «в Прускую Варяжскую землю».

Именно о южнобалтийских и именно о славянских истоках руси утверждают памятники, возникшие в середине и в третьей четверти XVII в. в Малороссии. Так, Бело-Церковский универсал Богдана Хмельницкого (28 мая 1648 г.) констатирует, что руссы «из Русии, от помория Балтийскаго альбо Немецкаго...». Далее он говорит о неком князе, под предводительством которого древние руссы взяли Рим и четырнадцать лет им обладали. Канцелярист Войска Запорожского С.В.Величко в 1720 г. в своем «Сказании о войне козацкой з поляками» передал слова «Универсала» о родине руссов в несколько иной редакции: «...руссов з Ругии от помория Балтицкого албо Немецкого...». Назвал он и имя предводителя руссов - «Одонацера», т. е. Одоакра, в 476 г. свергшего последнего императора Западноримской империи и в течение тринадцати лет владевшего Северной Италией. После четырехлетней борьбы (489-493) он был убит вождем остготов Теодорихом. Историк VI в. Иордан причисляет Одоакра к ругам-русам (genere Rogus), а в позднем средневековье он герой именно западнославянских исторических сказаний, где именуется «славянским» князем, но чаще всего «русским» (польский историк XV в. Я.Длугош называл Одоакра «русином») или «ругским» князем, герулом с острова Рюген (Южная Балтика), известного по источникам еще как Русия (Russia), Ругия (Rugia), Рутения (Ruthenia), Руйяна (Rojna). Именно два первых названия, надо заметить, зафиксированы в «Универсале» и труде Величко.

Память об Одоакре, а, следовательно, память о его русской, южнобалтийской родине, сохранялась не только в южнорусских землях, но и в пределах Северо-Западной Руси. Косвенным тому подтверждением является «Повесть о взятии Царьграда фрягами», читаемая в НПЛ под 1204 г., и где в числе руководителей Четвертого крестового похода назван Бонифаций, маркиз Монферратский: «Маркоc от Рима, в граде Бьрне, ид еже жил поганыы злыи Дедрик». О Теодорихе (Тедрике), резиденция которого находилась в Вероне, именовавшейся у германских народов Берном, в Новгороде, самим своим началом обязанным варяжской руси, помнили по пришествию более семи столетий после гибели «русского» Одоакра. Причем помнили, указывает А.Г.Кузьмин, «как о заклятом враге Руси». И новгородскому читателю XIII в. его имя было известно настолько, что им можно было пояснять, подмечает исследователь и такую еще немаловажную деталь, даже географические ориентиры (Берн). При этом Кузьмин выражает уверенность, что новгородский летописец ХШ в. «помнил» о событиях V века явно опираясь на устную традицию, может быть уже записанную к этому времени... и она оказывается достоверней весьма разноречивых записей об этнической принадлежности Одоакра».

И.Э.Клейнберг, напротив, считает, что летописная реминисценция относится не к историческому лицу, королю остготов Теодориху, а к излюбленному персонажу немецкого средневекового героического и сказочного эпоса Дитриху Бернскому. Соглашаясь с Н.А.Мещерским, указавшим на нижненемецкую форму имени «Дедрик», Клейнберг говорит именно о северогерманском источнике, из которого, посредством выходцев из вестфальских городов на Русь был занесен образ Дитриха Бернского. А так как в норвежской «Саге о Тидрике» Дитрих воюет с русскими, то русские поэтому видели в нем своего злейшего врага, в связи с чем, заключает исследователь, к нему приложены эпитеты «поганый» и «злыи». Показания «Универсала» Богдана Хмельницкого и известия С.В.Величко, свидетельствующие в пользу очень большой популярности Одоакра среди казаков и русских, боровшихся с Польшей, а следовательно, и знания ими Теодориха, его убийцы, не позволяют принять выводы Клейнберга. О широкой известности Одоакра, а опять же и всех обстоятельств его биографии, в том числе, конечно, и имени Теодориха, говорят также слова Самойло Зорки, сказавшего в августе 1657 г. при погребении Хмельницкого: «К тебе обращаю я тщетное слово; возлюбленный наш вождь древний русский Одонацарь...». Вместе с тем обращает на себя внимание тот немаловажный факт, на который указал А.С.Хомяков: предание о Теодорихе сохранялось только в бывших «землях вендов приодерских... и это предание совершенно местное», неизвестное в осталь-ных германских землях.

Адресатами «Универсала» являлись, как сказано в его заглавии, «Малороссийской украины жителям и казакам». Величко еще более расширяет его аудиторию: «...На всю Украину Малоросийскую, по обоих сторонах Днепра будучу, и в далнии города руские засланный». Составители этого документа, поднимая массы на борьбу с польскими поработителями, обратились к давней своей истории, и это обращение, чтобы достичь поставленной цели, могло быть наполнено только понятным всем содержанием. М.О.Коялович увидел в «Универсале» стремление книжников «удовлетворить потребности народа перенестись к своему родному прошедшему и воодушевиться доблестью его лучших представителей». Прав в своем заключении и Ю.Д.Акашев, что апелляция к Одоакру вряд ли была уместной, если бы простому люду не было известно его имя «и если бы оно не было связано с историей росов». Конечно, и Н.В.Савельев-Ростиславич нисколько не ошибался, заключив в 1845 г., что русские в XVII в. «считали неоспоримым славянское происхождение своих князей с Балтийского Поморья, а не из Скандинавии». Синопсис, вышедший в 1674 г. из круга, близкого архимандриту Киево-Печерской лавры И.Гизелю, впервые специально заостряет внимание на языке, а, следовательно, и этносе варягов: «Понеже варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селение своя имуще, языка славенска бяху...». До сих пор эта тема в восточнославянских источниках не поднималась, ибо в границах бывшей Киевской Руси в них видели только славян. Нисколько не сомневался в этой истине и автор Синопсиса. Ее он озвучил именно как абсолютную истину лишь потому, что в украинской литературе того времени, обращавшейся к прошлому на весьма широком круге источников, в том числе и западноевропейских, появилась разноречивая информация о варягах. Это хорошо видно на примере Густинской летописи. Ее переписчик в 1670 г. в главе «О варягах» после фразы «варязи се есть народ храбрый и славный» указывает, что «Стриковский нарицает их шведами». После чего сообщает, что «межи Французскою землею, и Италиею есть земля, нарицаемая Варягская», а «князи и люди тоя земле варягами нарекошася». Сам же вывод по обзору мнений о варягах у него весьма категоричный: «Но мню, яко наша Русь не от сих варяг князя себе с перваго Рурика привезоша». В идущей следом главе «О прусех» он пишет, что «прусов неции варягами нарицах», от них Русь «избраша себе первого князя Рурика», приводит совет Гостомысла послать «в прусы ко варягом». Автор приписки к Густинской летописи, что «Стриковский нарицает» варягов шведами, ошибался, причем ошибался самым серьезным образом. Польский историк М.Стрыйковский, труд которого «Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси» был издан на его родном языке в 1582 г. (на русский переведен в 1688 г.), ничего подобного не говорил. У него в начале разговора о варягах в качестве предположения сказано, что если москвичи, новгородцы и псковитяне называют Балтийское море, омывающее Пруссию, Швецию, Данию, Ливонию, Финляндию и часть московских земель, Варяжским морем, то «похоже... что или шведские, или датские, или прусские князья из граничащих с ними стран у них правили». В этой части он с самыми незначительными вариациями повторил мысль С.Герберштейна, от которой тот, надо заметить, высказав ее лишь как плод ложного заключения, тут же отказался: «Впрочем, поскольку сами они (русские. - В.Ф.) называют Варяжским морем море Балтийское, а кроме него и то, которое отделяет от Швеции Пруссию, Ливонию и часть их собственных владений, то я думал было, что вследствие близости (к этому морю) князьями у них были шведы, датчане или пруссы». И уже следующей строкой Герберштейн излагает свою знаменитую версию происхождения варягов из южнобалтийской Вагрии, что также довольно близко к оригиналу передает Стрыйковский.

Приведенный материал не позволяет согласиться с мнением М.А.Алпатова, полагавшего, касаясь известия Синопсиса о славянском происхождении варягов, что в этом случае его автор, увлеченный идеей единства народов России и Украины, стремился исключить «чужеземный элемент» из их прошлого. Но таковыми варяги эпохи призвания никогда не мыслились, как и не мыслились они скандинавами. Представлением о славянской природе варягов, прибывших к ним с южного берега Балтийского моря, всегда и жило восточнославянское общество, особо подчеркнув этот факт в ходе борьбы за воссоединение Малороссии с Россией, за воссоединение некогда единого народа, одна часть которого была поставлена перед реальной угрозой потери своего этнического лица, языка, веры. И этот факт не только дополнительно призывал к незамедлительному восстановлению утраченного единства, но и, вместе с тем, обо-сновывал историческое (законное) право на это перед кем бы то ни было. Традиция, видящая в варягах славянских насельников Южной Балтики, отразилась в отечественных источниках первой половины XVIII в. По свидетельству М.П.Погодина, у него на руках имелись списки описания русских монет, поднесенных Петру I, где в пояснении к указанию западноевропейского хрониста Гельмольда (XII в.) о проживании славян в южнобалтийской Вагрии добавлено - «меж Мекленбурской и Голштинской земли... И из выше означенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград...». Старый град - это Старгард, в 1157 г. переиме-нованный (скалькированный) в немецкий Ольденбург (Oldenburg) в Голштинии, в древних землях вагров, что на западном берегу Балтийского моря. Информацию о Вагрии совсем необязательно связывать только с Гельмольдом. Своими корнями она уходит в русскую историю. Так, в древнейшем списке «Хождения на Флорентийский собор» (2-я четверть XVI в.) уточняется, что когда митрополит Исидор и его свита плыли в мае 1438 г. из Риги в Любек морем, то «кони митрополичи гнали берегом от Риги к Любку на Рускую землю». Первоначальная редакция «Хождения», как уже указывалось, была написана в конце 30-х гг. XV в. Любек расположен на р. Траве, разделявшей в прошлом владения вагров и ободритов, и эту территорию русские в середине XV и в первой половине XVI в. именуют «Руской землей». Иоакимовская летопись, созданная в 1740-х гг., представляет варяга Рюрика славянином, сыном средней дочери Гостомысла Умилы и правнуком Буривоя. Еще И.И.Срезневский заметил, что имя Гостомысл встречается у балтийских славян. А.Г.Кузьмин совершенно оправдано заострял внимание на том факте, что «сами имена Гостомысла и Буривоя (его отца) известны только у западных славян». Свидетельства вышеприведенных памятников о южнобалтийской родине варягов обычно объявляются в науке принадлежностью поздней историографической традиции, якобы легендарной по своей сути, поэтому о них весьма снисходительно отзываются в разговоре об этносе варягов. Но, рассуждая так, исследователи при этом не видят главного: «Сказание о князьях владимирских», «Хронограф» С.Кубасова, «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», Бело-Церковский универсал, Синопсис, описание монет, поднесенных Петру I, Иоакимовская летопись, несмотря на то, что часть из них действительно несет в себе легендарные мотивы, характерные вообще для памятников средневековья, являются, во-первых, продолжением той традиции, чьи истоки лежат в нашей древнейшей летописи - в ПВЛ. Во-вторых, что они находят себе полное подтверждение в весьма значимых западноевропейских памятниках. И первым среди них следует назвать труд вышеупомянутого Сигизмунда Герберштейна, посла Священной Римской империи германской нации, посещавшего Россию в 1517 и 1526 годах.

Этот любознательный немец, проявляя исключительный интерес к варягам, был категоричен в своем выводе, что их родиной могла быть только южнобалтийская Вагрия (по его словам, «область вандалов со знаменитым городом Вагрия», граничившая с Любеком), заселенная славянами, которые, как он акцентирует внимание, «были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании всего этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком». Н.В.Савельев-Ростиславич и В.Б.Вилинбахов считают, что вывод посла отразил сохранившееся в народной памяти представление о славянском происхождении варягов (последний вместе с тем подчеркивал, что Герберштейн опирался на какие-то якобы известные ему летописные источники).

Действительно, Герберштейн, родившись в Крайне - славянской области Австрии и с детства зная язык местных славян, мог узнать в России многое из того, что никогда бы не услышали в частной беседе с русскими или не прочитали бы в недошедших до нас памятниках другие западноевропейцы. Такое предположение весьма правдоподобно, хотя Герберштейн констатировал, что в России «про варягов никто не мог сообщить мне ничего определенного, помимо их имени». Вместе с тем ему была известна «августианская» легенда, которую он охарактеризовал как «бахвальство русских». Но при этом бахвальством посол назвал лишь действительно фантастическую генеалогию, выводившую трех братьев-варягов «от римлян». А вот само указание легенды на южнобалтийское побережье как на родину варягов могло послужить для него отправной точкой в разысканиях, ответ на которые он нашел в Западной Европе. Герберштейн, выполняя дипломатические поручения, посетил многие европейские государства, в том числе Саксонию, Бранденбург, Мекленбург, включавшие в себя земли полабских и балтийских славян, и где он мог познакомиться с преданиями, проливающими свет на таинственных варягов. Но всего вероятней, что информацию о варягах дипломат получил в Дании, в которой побывал с важной миссией императора Максимилиана I буквально перед своей первой поездкой в Россию: в январе-апреле 1516 г. (в Москву он отправился несколько месяцев спустя - в декабре того же года). Проезжая по территории Дании, значительную часть своего пути Герберштейн как раз проделал по Вагрии (от Любека до Гейлигенгавена), с 1460 г. входившей в состав датского королевства. Как следует из его рассказа, он беседовал с потомками вагров, которых впоследствии сблизил с русскими, отметив общность их языка и обычаев. От них же Герберштейн, несомненно, почерпнул сведения о прошлом Вагрии, которые затем соотнес с известиями русских источников, что и позволило ему поставить знак равенства между варягами и южнобалтийскими ваграми, а не варягами и скандинавами. Знаменитый Г.В.Лейбниц, философ, математик, физик, языковед, проявил свои незаурядные способности, как известно, и на поприще истории. С 1676 г. и до своей кончины, последовавшей в 1716 г., он находился на службе герцога (с 1692 г. - курфюрста) Брауншвейг-Люнебургского и Ганноверского в качестве придворного советника и библиотекаря. С 1685 г. на него были возложены обязанности придворного историографа, задача которого закл ...

 Отправлено: 24.02.07 20:46. Заголовок: Re:

... ючалась в написании истории брауншвейгской династии, в связи с чем он вел большую работу по сбору материала и для чего в 1687-1690 гг. совершил поездку по Южной Герма-нии, Австрии и Италии. В апреле 1710 г. Лейбниц в письме к берлинскому библиотекарю и ученому М.В. Ла Крозу, изучавшему историю восточной церкви, русскую историю и филологию, сообщил свое мнение относительно страны, откуда прибыли варяги. Как он полагал, «это Вагрия, область, в которой находится город Любек, и которая прежде вся была населена славянами, ваграми, оботритами и проч.». Отмечая, что «Вагрия всегда была страною с обширною торговлею, даже еще до основания Любека», ученый заключил: «Поэтому название этой страны у славян легко могло сделаться названием всего моря, и русские, не умевшие, вероятно, хорошо произнести звук гр, сделали из Вагрии варяг».

Лейбница к выводу о Вагрии как родине варягов привели, как минимум, две причины. Во-первых, занятия историей герцогства Брауншвейг-Люнебургского и Ганноверского, включавшего в себя земли, на которые некогда распространялась власть сильнейшего на Южной Балтике славянского племени ободритов (бодричей)-реригов. Главным же городом ободритов был Рарог, расположенный у Висмарского залива, и который датчане именовали Рерик (Rerik). Это название, которое Лейбниц увязал с именем Рюрик, и могло направить его мысль в соответствующем направлении, в правильности которой ученого еще больше укрепил Герберштейн. Во-вторых, он, начиная с 1690-х гг., проявлял все более возрастающий интерес к России и ее истории. По крайней мере, с 1697 г. в центре его внимания находится проблема корней русской правящей династии. Так, прося графа Пальмери познакомить его с Ф.Я.Лефортом, официально числившимся главой «великого посольства», он свою просьбу аргументировал тем, что «хотел бы узнать различные подробности как насчет родословного происхождения царя, о чем у меня есть рукописная таблица...». В связи с чем В.И.Меркулов высказал предположение, что занятия Лейбница русской историей могли вывести его на оригинальный западноевропейский материал, например, древние родословные.

Важно подчеркнуть, что, зная исландские саги и историю скандинавских народов, Лейбниц, как и в свое время Герберштейн, отождествил варягов не со шведами, а прежде всего со славянами и в качестве их местожительства также назвал южнобалтийское побережье. Вместе с тем он не мог не отдать дань уже набиравшему тогда в Западной Европе силу норманизму. «Итак, - сообщал он в том же письме Ла Крозу - Рюрик, по моему мнению, был датского происхождения, но пришел из Вагрии или из окрестных областей». Его, как видно из этих слов, не твердое убеждение, а всего лишь предположение, что Рюрик был датчанином, объясняется, во-первых, тем, что, по его словам, Вагрию несколько раз покоряли датчане. Во-вторых, к этому мнению его могли подвести авторы XVII в., выводившие Рюрика «из Дании», что и было ошибочно истолковано ученым в этническом смысле (так, кстати, понимали это «свидетельство» и маститые исследователи XIX в., видя в том еще один довод в пользу норманства варягов). В-третьих, к выводу о датском происхождении родоначальника русской династии Лейбница могла подтолкнуть и информация Титмара Мерзебурского о нахождении датчан в Киеве. А этого автора он хорошо знал: в 1707 г. труд Титмара был издан им в первом томе собрания исторических источников «Scriptores rerum Brunsviecrnsium». Весьма многозначителен тот факт, что Вагрию Герберштейн и Лейбниц рассматривают в неразрывной связи с Любеком. И это не только потому, что они хотели тем самым пояснить своим современникам местонахождение древней Вагрии. Любек ряд средневековых источников помещает именно «в Руссии». Так, утверждают, например, западноевропейские документы XI и конца XIV (1373 и 1385) века. Выше говорилось, что Любек полагает в «Руской земле» и русский автор «Хождения на Флорентийский собор» в 30-х гг. XV столетия.

В «Зерцале историческом государей Российских», написанном на латинском языке проживавшим с 1722 г. в России датчанином А.Селлием (ум. 1746), Рюрик с братьями также выводится из Вагрии («...три княжие, Рурик, Трувор и Синав все братья родные из Вагрии в Русскую вышли землю званны...»). Селлий, надо сказать, являлся сотрудником Г.З. Байера, с именем которого принято связывать само начало норманизма. Именно по совету последнего он занялся русской историей. Но во взгляде на этнос варягов Селлий был абсолютно независим от своего наставника. Этот факт, несомненно, объясняется тем, что в своем выводе датчанин вполне мог опираться, как и когда-то Герберштейн, на предания, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних потомков вагров. Как «человек значительной эрудиции, занимавшийся в нескольких немецких университетах», Селлий, конечно, не мог не придать значения услышанному. То, что такого рода предания имели место быть и долгое время звучали на Южной Балтике, зафиксировал в 1840 г. француз К.Мармье. Посетив Мекленбург, расположенный на землях славян-бодричей и граничащий на западе с Вагрией, он записал легенду, что у короля ободритов-реригов Годлава были три сына - Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, идя на восток, освободили народ Руссии «от долгой тирании», свергнув «власть угнетателей», и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал осно-вателем династии русских князей, царствующей до 1598 года. В науке, важно отметить, подчеркивается независимость «макленбургских генеалогий от генеалогии Рюриковичей на Руси».

С.Н.Азбелев видит в свидетельстве Мармье «отзвук» сведений, восходящих к Герберштейну, который иногда воспринимается, по его характеристике, «в полунаучной публицистике» как самостоятельный исторический источник. Но, во-первых, посол лишь пересказывает «августианскую» легенду, и у него, естественно, отсутствует информация о короле ободритов-реригов Годлаве, сыновьями которого выступают наши варяжские князья. К тому же Герберштейн подчеркнул, что братья «по прибытии поделили между собой державу, добровольно врученную им русскими», и датирует их приход на Русь, согласно летописям, 862 г. Легенда же, записанная Мармье, говорит, что братьям пришлось выдержать борьбу с угнетателями русских, против которой те «больше не осмели-вались восстать», и лишь только затем они, собираясь «вернуться к своему старому отцу», по просьбе благодарного народа заняли место их прежних королей, и относит все эти события к VIII веку. Подробности такого рода указывают именно на самобытный характер мекленбургской легенды. Во-вторых, предания, с которыми соприкоснулись в XVI-XIX вв. многие западноевропейцы, - это голоса самой истории, которые слышали они от самих южнобалтийских славян или их ближайших потомков. Совершено справедливы слова А.Г.Кузьмина, что Герберштейн отразил «вполне еще живую традицию». Действительно, дипломат говорит об остатках славян, «живущих кое-где на севере Германии за Эльбой», пристально всматривается в жизнь славянского населения Вагрии, приводит чье-то мнение, «что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии».

И эта живая история еще долго не пресекалась: славянский язык звучал на нижней Эльбе до начала XVIII в., а на левом берегу ее среднего течения он сохранялся до конца этого столетия. Под напором ассимиляционных процессов народная память, по сравнению с языком, значительно прочнее и дольше удерживает свои позиции, поэтому она сохранила, даже в лице уже онемеченного населения Мекленбурга, важный факт из истории его славянских предков, факт, отстоящий от них ровно на целое тысячелетие. В 1876 г. И.И.Первольф засвидетельствовал, что у потомков люнебургских славян (нижняя Эльба), представлявших собой осколок мощнейшего ободритского союза и в начале XVIII в. перешедших на немецкий язык, сохранились многие славянские обычаи и нравы. Причем историк отметил, что даже до сих пор «они гордо называют себя «вендами» и не охотно смешиваются с окрестными «немцами». Здесь же он пояснил, что быт люнебургских славян на рубеже XVII-XVIII вв. описывал, «исходя из уцелевших памятников их языка». Южнобалтийские предания возникли не на пустом месте и отражают собою реальные события, память о которых была распространена на весьма значительной территории и не стерлась в веках. Примечательно, что они бытовали на бывших землях вагров и ободритов-реригов, тесно связанных между собой: вагры с VIII в. входили в состав племенного союза по-следних. И предание о призвании на Русь Рюрика с братьями - это отголосок их общей истории. В целом, как подытоживает Кузьмин, на южном побережье Балтийского моря «вплоть до XVIII в... не сомневались в южнобалтийском происхождении варягов и рода Рюрика. При этом, однако, не было уверенности в его племенной принадлежности».

Предания Южной Балтики, по сути, воспроизводят «западноевропейские генеалогические записи позднего средневековья...». Еще в XVI в. в немецких источниках вновь появились, отмечает В.К.Ронов, мотивы славянских корней местных немецких княжеств: «ободритская» в Мекленбурге и «сербская» в Бранденбурге. А уже в следующем столетии немецкие историки и специалисты в области генеалогии Ф.Хемниц и Б.Латом установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба, убитого датчанами в 808 г. В 1708 г. вышел в свет первый том знаменитых «Генеалогических таблиц» И.Хюбнера, неоднократно затем переиздаваемых (в 1725 г. был опубликован четвертым изданием в Лейпциге). Династию русских князей он начинает с Рюрика, потомка вендо-ободритских королей, пришедшего около 840 г. с братьями Синаусом и Трувором в Северо-Западную Русь. В 1753 г. С.Бухгольц, проведя тщательную проверку имеющегося у него материала, привел генеалогию вендо-ободритских королей и князей, чьей ветвью являются сыновья Годлиба Рюрик, Сивар и Трувар, ставшие, по словам ученого, «основателями русского дома». Весьма примечательно, что немцы Хюбнер и Бухгольц, выстраивая родословную русских князей, не связывают их происхождение со Скандинавией, хотя тогдашняя Европа была в курсе ее якобы шведского начала, о чем особенно много говорили во второй половине XVII - 30-х гг. XVIII в. шведские историки. В начале XVIII в. в Германии звучали дискуссии по поводу народности Рюрика. Так, в 1717 г. между учеными из северонемецкого г. Гюстрова Ф.Томасом и Г.Ф. Штибером вспыхнула полемика, в ходе которой Томас отверг мнение о скандинавском происхождении Рюрика и вывел его из славянской Вагрии. Приведенный материал со всей очевидностью показывает, что южнобалтийская теория происхождения варяжской руси опирается на древнюю традицию, которая красной нитью проходит через многие восточнославянские памятники X-XVIII веков. Она явственно звучит в эпоху Киевской Руси на страницах ПВЛ, слабо, но все же прослеживается в источниках периода раздробленности Руси, что хорошо видно на примере новгородского летописания первой половины XIII века. Во время создания и существования централизованного государства южнобалтийская традиция особенно ярко отразилась в большем числе русских и украинских источников. В Западной Европе параллельно и совершенно независимо от традиции, очерченной рамками ПВЛ и Иоакимовской летописи, на протяжении многих столетий также существовала практика выводить варягов с территории Южной Балтики и относить их к славянам. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что она была зафиксирована представителями разных западноевропейских общностей, которых, ко-нечно, никак нельзя отнести к антинорманистам и обвинить их в ложно понятом патриотизме. Других традиций, связывающих варягов с другими этносами и с другими территориями, в историографии нет.

И одновременное существование двух версий южнобалтийской традиции - восточноевропейской и западноевропейской, совпадающих даже в деталях, - факт огромной важности, прямо указывающий на ее историческую основу. Логическим продолжением южнобалтийской традиции являются труды М.В.Ломоносова. Поэтому, как верно замечает А.Г.Кузьмин, «говорить о Ломоносове как о родоначальнике антинорманизма можно лишь условно: по существу, он восстанавливал то, что ранее уже было известно, лишь заостряя факты, либо обойденные, либо произвольно интерпретированные создателями норманно-германской концепции». Но если южнобалтийскую теорию никто не создавал и она самым естественным образом вытекает из предшествующей историографии, опирающейся на реальные события, то совершенно иначе обстоит дело с норманской теорией, не имеющей основы, т. е. лишенной того, что превращает предположение в достояние науки - источниковой базы, и искусственно вызванной к жизни великодержавными замыслами Швеции XVII в.

Круг известий в пользу южнобалтийской и славянской природы варягов не замыкается восточно- и западноевропейскими памятниками. Об этом же свидетельствуют и арабские авторы. Ад-Димашки (1256-1327), ведя речь о «море Варенгском» (Варяжском), поясняет, что варяги «есть непонятно говорящий народ и не понимающий ни слова, если им говорят другие... Они суть славяне славян...». Ко времени ад-Димашки варяги давно сошли с исторической сцены, давно были завоеваны немцами южнобалтийские славяне, на Руси термин «варяги» давно уже стал синонимом выражениям «немцы», «римляне», «латины». Поэтому, слова ад-Димашки являются повтором, как это предполагал еще С.А.Гедеонов, очень древнего известия. В связи с тем, что ПВЛ речь ведет не просто о варягах, а о варяжской руси, то огромную ценность для историков приобретают известия восточных памятников о языковой и этнической принадлежности руси. Так, Ибн Хордадбех отметил не позже 40-х гг. IX в., что русские купцы есть «вид славян», а их переводчиками в Багдаде выступают «славянские рабы». Из последних слов следует только одно заключение, к какому, например, пришел недавно норманист А.Н.Кирпичников: «Языком русов был скорее всего славянский...». Ибн ал-Факих (начало X в.) дает параллельный вариант чтения этого же известия, но говорит о «славянских купцах». А.П.Новосельцев установил, что Ибн Хордадбех и Ибн ал-Факих «пользовались каким-то общим, нам не известным источником», что ведет отождествление руси и славян на Востоке к очень раннему времени. Как минимум, к первым десятилетиям IX в. или даже к концу VIII века. Ал-Истахри в 930-933 гг., основываясь на труде ал-Балхи, написанном около 920-921 гг., вслед за ним констатировал: «Русы. Их три группы. Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куйаба... И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийя, и (третья) группа их, называемая ал-Арсанийа...». Его продолжатель Ибн Хаукаль в 969 г. посетил юг Каспия, где записал рассказ о разгроме Хазарии русами, подчеркнув при этом, что «самая высшая (главная)» группа русов - это «ас-Славийа». Сведения о трех группах русов восходят, отмечается в науке, ко второй половине IX века. В.Б. Вилинбахов, обращая внимание на тот факт, что арабские источники называли Балтийское море то «варяжским», то «славянским», заключает: «можно полагать, что эти два понятия были синонимичными».

Славянство руси констатируют применительно к очень раннему времени и западноевропейские памятники. В «Житии Кирилла», написанном в 869-885 гг. в Паннонии (Подунавье), рассказывается, как Кирилл в Корсуне в 860-861 гг. приобрел «Евангелие» и «Псалтырь», написанные «русскими письменами», которые помог ему понять русин. Речь здесь идет о глаголице, одной из славянских азбук. Славянство руси зафиксировал Раффельштетгенский устав (904-906). В этом таможенном документе, написанном в сугубо деловом стиле, в числе купцов, торгующих в Восточной Баварии, названы «славяне же, отправляющиеся для торговли отругов или богемов...». А.В.Назаренко выводит основную денежную единицу устава «скот» (skoti) из славянского языка, что указывает на весьма давнее знакомство немцев со славяно-русскими купцами, начало которому было положено в IX, а может быть, в VIII веке. В отношении того, о каких русах идет речь в уставе, нет сомнений: по мнению ряда зарубежных и отечественных ученых, имеются в виду подунайские руги, пришедшие сюда из Прибалтики. Русин, с которым в Корсуне встретился Кирилл, явно тяготеет к тем «русским» областям, которые связаны с Причерноморьем. Очень трудно сказать что-либо конкретное по поводу русов арабских известий. Как заметил А.Г. Кузьмин, «руссами» восточные авторы в разных местах и в различные периоды называли не одно и то же население».

Но ясно, что ими не могли быть скандинавы, ибо в конце VIII - начале X в. те не бывали в Причерноморье, а тем более в Багдаде. К тому же, история скандинавов не знает никакой руси, что сразу же исключает их из числа народов, среди которых следует искать эту загадочную русь. Вместе с тем на просторах Европы второй половины первого и начала второго тысячелетия многочисленные источники локализуют, помимо Киевской Руси, Русь Прикарпатскую, Приазовскую (Тмутаракань), Прикаспийскую, Подунайскую (Ругиланд-Русия), в целом, более десятка различных Русий. Но особенно много их предстает на южном и восточном берегах Балтийского моря: Любек с окрестностями, о. Рюген (Русия, Ругая, Рутения, Руйяна), район устья Немана, побережье Рижского залива (устье Западной Двины) и западная часть Эстонии (Роталия-Руссия) с островами Эзель и Даго. Часть сообщений арабских авторов о руси имеет отношение именно к ним. И именно с балтийскими Русиями, в пределах которых проживали славяне и ассимилированные ими народы, связан сам факт призвания варяжской руси.



/Приводится по изданию: Фомин В.В. «Варяги и Варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., «Русская панорама», 2005.

 Отправлено: 03.03.07 22:11. Заголовок: Re:

Варяги - незамеченная загадка

Я пью за варягов, за дедов лихих,
Кем русская сила подъята,
Кем славен наш Киев, кем грек приутих,
За синее море, которое их,
Шумя, принесло от заката.
А. К. Толстой "Змей Тугарин"

Читатель, любящий историю! Боюсь, вам при чтении этой главы придется позабыть многое из прочтенного. Оттого, что историки - не говорю уж о писателях - обращаются со словом "варяги" с великолепной безответственностью. Походя бросают фразы вроде "варяжский конунг", или говорят о "варяжском витязе Харальде Суровом" или "варяжских наемниках Рагнаре и Эймунде", при том, что ни в летописях, ни в сагах вы не найдете словосочетания "варяжский конунг". Саги о Харальде, Эймунде и Рагнаре их нигде не называют ни варягами, ни верингами... зато у читателя складывается устойчивая иллюзия, что слово "варяг" - просто синоним слову "норманн". Такое, мол, как пишут в словарях, "древнерусское название скандинавов".

Вот только не было в обычае в Средние Века выдумывать какое-то особое название для народов одного корня или одного края. Когда возникала нужда назвать их одним словом, брали имя одного из них, с которым лучше были знакомы. На Руси не так давно, века два тому, говорили не "европеец", а "немец". Не "азиат", а "татарин". Для американца и по сей день все выходцы из России - "русские", "Russians", будь то чечен, мордвин или еврей. Немцы для французов - "алеманы", по имени одного из племен германских. Для финнов - "саксы", по тому же принципу. Да и русское "немец" не от немоты пошло, как часто пишут, а от германского племени неметов. Можно не одну страницу такими примерами исписать, да вы, читатель, и сами наверняка что-нибудь вспомните, если постараетесь. Вот других примеров - опять-таки, днем с огнем...

Так где же оно, скандинавское племя "варяги"? Нету. И не было. Но "неонорманнисты" нам объясняют: мол, слово "варяг" от скандинавского "веринг" происходит. Это же словцо означает не то "охранник", не то "присягнувший вождю дружинник".

Не пугайтесь, читатель. На сей раз не все так плохо. Слово "веринг", в отличие от "ротс", в самом деле есть. Вот только означает оно совсем другое. Не запасной туз - очко на козырной девятке лишнее, притертое.

Можно было бы подивиться на славян непонятливых: два века скандинавы ими правили, дань собирали, на греков да хазар в походы водили, а они все не могли запомнить, как же их, господ, по-настоящему кличут. Слово "рус", как мы помним, тоже ведь "не племенное". Два века хозяев своих "гребцами" да "дружинниками" величали!

Только не надо дивиться. Никто, никогда, нигде слово "веринг" или "варяг" за обозначение профессии не считал. Очко-то на карте ноготком подцепите, вишь, плохо держится? Ага, и еще одно... и не девятка это, самая обычная шестерка. В летописях слово "варяги" везде в ряд с "литва", "немцы" да "свеи" стоит. И "русь", кстати, тоже. Не с "плотник", скажем, или "лучник" - с названиями народов. В саге о Вига-Стире норманнской: "Ибо такой был обычай у норманнов и верингов". Представляете фразу: "ибо такой был обычай у столяров и белорусов"? Даже араб Бируни в чужедальнем Хорезме, и тот знает, что "варанк - это народ". Итак, если верить источникам - а не фантазиям норманистов - варяги-веринги это народ. Иначе как объяснить, что ни один "охранник" или "присягнувший вождю дружинник" не звался "верингом" в Англии, Ирландии, Франции - нигде, где ходили норманнские дружины, и даже в самой Скандинавии? Рунные камни в Швеции -помните, в той самой "Роотси" - хранят память сотен викингов-шведов. Немало среди них "умерших на Востоке, в Гардах" (то есть на Руси), "в Хольмгарде", "в Микльгарде", "в стране греков". Комментаторы услужливо торопятся: "они, мол, служили в варяжских дружинах". Зря. Не знают рунные камни, сотни памятников ушедшим за моря без возврата, ни одного "веринга". Есть там крестьяне-бонды и батраки-bryti, есть кормщики-skipari и корабельщики-styrimadr, есть вожди-хевдинги и королевские наместники-landmenn, есть их дружинники-hemthaegi, есть просто купцы и члены торговых товариществ-felagi. Есть, конечно, и викинги. Но ни в Швеции, ни в Дании, ни в Готланде нет памятника хоть одному верингу. Да и саги знают верингов лишь "на Востоке" - на Руси или в Константинополе. Герой одной саги "пришел на Русь и стал там наемником. Он был там с верингами". Не "был верингом", а - "был с верингами"!

Итак, веринги-варяги - племя, "народ". Скандинавское ли?

Мы уже видели, что в саге норманнов и верингов разделяют. Разделяет их и летопись, перечисляя северные народы: "варяги, шведы, норманны, готы, русь". Впрочем, такое "разделение" недорогого стоит. Тацит, Прокопий Кесарийский, Иордан разделяют готов и германцев. Летопись, Русская Правда, Константин Багрянородный и арабы разделяют русь и славян. Последние, правда, как-то неуверенно - то русы у них "один из видов славян", то Славия - "один из видов Руси". Один и тот же погребальный обряд у Ибн Фадлана - русский, а у Ибн Русте - славянский... но мы не о том.

Что говорят источники о том, кто такие варяги, и где они жили? Слово летописи. Она сообщает, что по Варяжскому морю "сидят" ляхи, пруссы и чудь. "По тому же морю сидят варяги", причем к западу от перечисленных народов земли варягов простираются до земли англов. Не нынешней Англии, конечно, в летописи ее зовут Вретанией, а до коренных англских земель на материке, нынешней датской провинции Ангельн.

Первый звонок! Тот самый, юго-западный, "угол Варяжского моря", о котором писал Погодин. Близко "ключ". А кто, кстати, там "сидел"? К ляхам летопись относит и поморян, и лютичей. Между ними и англами остается место только для сильного княжества ободритов. В летописи "отчего-то" не упомянутого. Кстати, "Вагирская марка", которую, со ссылкой на Гельмольда, поминает Погодин - как раз ободритские земли.

К Востоку от тех же трех племен тоже живут варяги, "до предела Симова", то есть волжских булгар. Но к востоку от эстонцев и до Волжской Булгарии живут новгородцы, словене, никак не скандинавы! А летописец невозмутим. Ему и в голову не приходило, что потомки перепутают дедов-варягов со скандинавами. Он пишет: "Новгородцы же, люди новгородские - от роду варяжского, ибо прежде были словенами". Если кто-то не понял, Новгородская первая летопись, чей автор наверняка лучше знал и варягов, и новгородцев, поясняет: "новгородские люди до нынешнего дня от роду варяжского", и для совсем интеллигентных добавляет: "варяги мужи словене". Вот так. Не больше и не меньше. Где вы, новгородцы Олавы, Харальды, Эрики? Где ваши берестяные грамоты, писанные рунами на северном языке?

Но следы чужеземного влияния, даже не влияния - происхождения - в новгородском наречье есть. Их, еще на примере живых северно-русских диалектов, выявили русские лингвисты А. А. Шахматов, Д. К. Зеленин, Н. М. Петровский. Знаменитое новгородское "цоканье" ("целовеце", "цудно" и пр.), находило подобие не у поляков даже, а в нижнелужицком языке, наследнике полабского наречья, на котором говорили лужичане и... ободриты. Еще яснее сохранились черты языка прибалтийских славян в глухих углах Русского Севера и Сибири, колонизированных новгородцами еще до завоевания вольного города Москвой. Там же, кстати, сохранились и былины. А. А. Зализняк, исследовав берестяные грамоты, обнаружил, что в древности это сходство было не слабее, а сильнее. В трудах Константина Багрянородного можно увидеть, что в ту пору на Руси было в ходу два славянских наречия. Южное, называвшее порог "прагом" с мягким, "украинским" "г", а город - "градом" ("Вусеград" - Вышгород). И северное, называвшее, на манер прибалтийских славян город - "гардом" ("Немогарда" вместо "Новгород") и сохранившее носовые гласные. Проще говоря, отца нашего героя звали при жизни не Игорем, а Ингорем, а его самого - Свентославом. Последнее ввело во грех одного особенно буйного неонорманниста, и он, на радостях изобретя небывалое "скандинавское" имя "Сфендислейф", кинулся доказывать, что герой наш был "скандинавом" и "конунгом". Бедняга даже не заглянул в именной указатель труда Константина Багрянородного, и не увидел там, рядом со "Свентославом" имя моравского князя "Свентополка". Или морав - не морав, а швед? Очередной "конунг"?

Просто в Х веке имена варягов-князей на Руси "почему-то" произносили на прибалтийско-славянский манер. Я же здесь оставляю привычное написание - чтобы вас, читатель, не запутывать свыше меры. Просто имейте в виду: не Игорь - Ингорь. Не Святослав - Свентослав.

Антропологи, изучив средневековые могильники новгородцев, установили, что ближайшее подобие черепам новгородцев - черепа из могильников славянского Мекленбурга, земли... ободритов.

Наконец, археология. Первые следы ильменских словен ("культуры погребальных сопок") в VI-VII веках уже имеют явные черты западнославянского происхождения. Но в IХ-Х веках появляется новая волна пришельцев из славянской Прибалтики. В Новгороде первые находки славянской керамики относятся к фельдбергской культуре, существовавшей на землях... ну, читатель, вы уже догадались. Да, ободритов. И так далее, вплоть до конструкции крепостного вала новгородского Детинца 1116 года, которая "имеет точные аналогии только у балтийских славян и совершенно неизвестна на Днепре". Следы балтийских славян в виде "керамических комплексов" обнаружены так же в Пскове, Старой Ладоге, городке на Ловати и пр. Археологи делают вывод, что в указанную эпоху в Восточной Европе появилась вторая волна пришельцев со славянского Поморья и Полабья.

Интересно, как называли этих пришельцев? И почему это о них в летописях ничего не сказано?

Или сказано? Пришедшие из-за моря в IX-X веках, поселившиеся в Ладоге, Новгороде, Пскове и явно там господствовавшие - иначе крепость аристократического центра Новгорода, Детинец, не была бы построена по их способу. Имеющие явное отношение к князьям. Кто бы это мог быть, читатель? Не узнаете?

Узнали...

Но не будем спешить.

Летопись говорит, что в землях верхнего Поволжья и у Белого озера варяги основали города - Ростов, Муром, Белоозеро. Туземцы, "первые насельники" - неславянские народцы меря и весь. "находники", построившие и заселившие города - варяги-русь. Иного населения там летопись не знает. Археология знает в этих краях тоже две группы населения - финских аборигенов и пришельцев с явными чертами прибалтийской культуры эпохи викингов, которые наши археологи поспешно окрестили "скандинавскими комплексами". Тогда отчего Ростов, Муром и Белоозеро, а не какой-нибудь "Муромвик" или "Витзеборг"? Отчего в Ростове главной языческой святыней был идол Велеса, не финского и не норманнского Божества? И отчего к ХI-XII векам оба эти города предстают стопроцентно славянскими? Еще Иловайский ехидно замечал: "выходит, скандинавы ославянили для нас мерю". Можно задать и еще один вопрос: отчего в могильниках со "скандинавскими комплексами" после перехода в Х веке от сожжения тел к погребению, не найдено ни одного скандинавского черепа? "Комплексы" есть, а скандинавов нет.

А может, пора археологам избавляться от скандинавской закомплексованности? Перестать именовать каждый памятник балтийской культуры эпохи викингов скандинавским? Но мы не об археологах, мы о варягах.

В середине XI века основатель Киево-Печерской лавры Феодосий беседует с князем Изяславом, сыном Ярослава Мудрого, о католиках-"латинянах". Феодосий "латинян" не любит люто, и князя против них настраивает. И сообщает для этого об их, "латинян", злодействах в Варяжской земле. Они-де там разбой творят, людей убивают, в веру свою крестят насильно и "верных" - то есть православных, христиан восточного обряда - всячески злобно притесняют.

В Швеции несколькими десятилетиями после этой беседы христианские проповедники почтительно просили короля-конунга, уже крещеного, чтоб тот закрыл, наконец, огромный языческий храм у самой столицы, или хоть жертвоприношения кровавые в нем прекратил. Король священникам ответил, что если он посягнет на древнюю святыню своего народа, не быть ему королем, а им - не быть живыми. Не свирепыми крестоносцами пришли в Швецию католики, а смиренными миссионерами. Да и православных в тогдашней Швеции не водилось, во всяком случае, тех, о ком стоило бы писать.

Ученые это давно заметили и попытались доказать, что варяги здесь - не варяги, а европейцы вообще. Только других примеров, чтоб варягами всех жителей Западной Европы называли, не существует. Да и какое дело было князю Изяславу до далекой Западной Европы? Вот варяги, как таковые, его заинтересовать могли. Он ведь сам был варяжского рода и помнил об этом отлично - как в Европе испанские идальго через тысячу лет после падения Вестготского королевства готской кровью чванились.

А вот в землях прибалтийских славян, по сообщению Адама Бременского, православных - "греков", по его выражению - жило немало. О том, какими способами их, славян прибалтийских, в католичество обращали, мы расскажем подробно в других главах. Пока могу сказать одно - так обращали, что сами эти народы исчезли с лица Земли. Именно теми методами, о которых Феодосий князю толковал.

В следующем столетии в летописи мимоходом поминают некую женщину, родом "от князей сербских, с Кашуб, с поморья варяжского". Не Сконе или Рослаген - Кашубы называются варяжским поморьем! В новгородской "Кормчей книге" в конце того же столетия с варягов клятву брать рекомендуется не крестным целованием, а "оже будет варяг... крещения не имея, а будет има роте (языческая присяга - Л. П.) по своей вере". Выходит, в конце XII века большинство варягов еще некрещеные. А шведские крестоносцы в это время уже крестовыми походами на финских язычников ходят. Священники радостные над руинами столичного капища в Упсале кадилами машут. Норвежец Харальд Гиллекрист вокруг всей Европы в Палестину плывет, Гроб Господень у сарацин отвоевывать. Правда, по норманнской привычке, грабит по пути встречного и поперечного, не глядя на веру... но это так, к слову. В 1201 году в Новгородской летописи говорится, что пришло из Варяг посольство "Горой", то есть сушей.

Это чуть ли не последнее упоминание о варягах. После XII века этот народ почти исчезает из русских источников. С чего бы? Кончилась эпоха викингов? Так она сто лет, как кончилась. а говорить о том, что словене-новгородцы на четвертом веке плотных контактов начали-де наконец выделять из безликих "варягов" свеев, доней-датчан и т.д., просто неприлично. Скандинавские народы отлично различал друг от друга - и от варягов - и киевский летописец XI века. Но именно в этом столетии очередное крестоносное нашествие добило последние оплоты государственности и религии прибалтийских славян, и об этом мы тоже поговорим.

Впрочем, в летописях изредка мелькают варяги в Литве и даже "дунайские варяги". Никаких дунайских шведов, конечно, никогда не было. Зато на Дунае жил славянский народ, называвшийся точно также, как жители юго-западного "угла" Балтийского моря - ободриты. Жители же некоторых новгородских деревень называли себя варягами до времен Екатерины Великой.

Не получается скандинавского происхождения летописных варягов. Может, с верингами саг - лучше? Веринги в сагах прежде всего связываются с Византийской армией. Вот что говорит "Сага о людях из Лососьей долины" о Болле Боллесоне: "он провел там короткое время, как вступил в общество верингов. У нас нет предания, чтобы кто-нибудь из норманнов служил у Константинопольского императора прежде, чем Болле, сын Болле". Дело было в начале XI века. Сказано, согласитесь, очень ясно. Веринги уже есть, но Болле - первый норманн среди них. Тот самый Харальд Суровый, впоследствии - зять Ярослава Мудрого, которого наши щелкоперы походя записывают в "варяги", прославляется скальдом: "Ты так повернул дело, что менее стало верингов". По правилам северной поэзии это значит "истребил почти всех верингов". Видимо, после учиненной Харальдом резни, дворцовую гвардию Константинополя называли "варангами" сугубо по традиции. Что-то вроде "швейцарцев" Ватикана или британской "Шотландской гвардии". Скальд славит Харальда за истребление верингов - ясно, что сам Харальд не веринг!

Есть еще одно упоминание о верингах, правда, вне традиции саг. В титулатуре маркграфов Саксонских упоминается некая "марка Верингов", входившая в их владения в конце Х века и начале следующего. Никакими шведами они, конечно, не владели. Их удел лежал все в том же, указанном Погодиным, "углу", а в указанное время в него входили земли...

Ободритов. В ободритский союз входило, и на первых порах доминировало в нем, племя вагров ("Вагирская марка"), они же варги, они же варны, они же варины, они же...

Сколько еще нужно доказательств, чтоб признать очевидное?

Вот еще, напоследок - два свидетельства арабов, лиц, в варяжском вопросе предельно незаинтересованных. Масуди упоминает среди славянских народов Средней Европы "аль-варангабин". Димешки, говоря о "варанк" - варягах, называет их не просто славянами, а "саклаб ас-сакалиба" - наиславяннейшие славяне, самые расславянистые славяне, славяне из славян. Словно для нас писал, для слепцов, упорно не узнающих собственных предков...

Озар Ворон